Антология короткого рассказа
Шрифт:
Шестнадцать. Семнадцать. Восемнадцать. Ты боишься воды, – сказал тренер. – Приручи себя к воде. И перестань стучать зубами – у тебя есть только один способ согреться: плыть очень быстро, быстрее всех.
И Кристина поплыла быстрее всех. Через два года она обогнала своих сверстников, и тренер перевел ее в старшую группу. Спустя год она и там была первой. Ее записали на областные соревнования – ехать надо было в другой город, и Кристина уже представляла, как она будет жить в гостинице, словно взрослая, и ходить со своей командой в бассейн, как на важную работу. А накануне отъезда у нее начался жар. Потом – скорая,
Девятнадцать. Двадцать. Ты вот настолько отстала, понимаешь? – тренер вытянул вверх руку, обозначая недосягаемую планку. – Сама от себя отстала. Или работай как зверь, или уходи. – Но я болела, я же не виновата! – Никто не виноват, и никто не будет подтирать тебе сопли. – Но я все делала правильно! – кричала Кристина – Я плавала быстрее всех! Я же приручилась к воде, приручилась! – Ну, значит, вода к тебе не приручилась, – ответил тренер в сторону, и вдруг заорал кому-то яростно: Голову! голову держи! И не надо мне вот это вот тут, не надо!
Двадцать один. Двадцать два. Не хватает воздуха.… Надо наверх. Двадцать три… Нет, еще немного. Вон до тех водорослей. Двадцать четыре. Нет, не могу, не могу. На миг ее охватила паника. И тотчас – презрение к себе, к своей трусости – здесь ведь так мелко, вынырнуть всегда успею. Затем – холодное, отчужденное любопытство: интересно, сколько я так протяну? Совсем-совсем без воздуха. Двадцать четыре. Двадцать пять… Двадцать шесть… Двадцать семь… Двадцать восемь… Зачем? Не спрашивай, просто считай. Двадцать девять… Тридцать…Тридцать один… Тридцать два… Тридцать три…
Оказывается, можно жить и двигаться вперед не дыша. Вот и водоросли. Она помнила – тренер предупреждал – что даже опытный пловец может запутаться в речной траве. Вот были случаи… Тридцать четыре… Тридцать пять… Так что держитесь подальше, а если попались – порядок действий такой… Она прекрасно усвоила порядок действий. Осталось проверить. Вот он удивится, когда она преодолеет эту опасную ловушку легко и свободно, проскользнет тайными ходами, сквозь узкие просветы, в сонно мерцающие щели, где пасутся мальки, не потревоженные опытным пловцом.
И может быть, тогда он простит ей корь и снова примет в команду, снова признает. Он скажет: смотрите и учитесь, эта девочка приручила воду, настоящую воду, с донным речным песком, с илистой мглой, она прошла между холодными и теплыми потоками, сквозь клети подводных растений, сквозь это мертвое клубление тьмы – и вышла на свободу.
Тридцать шесть. Или не шесть… Или семь? Пусть будет семь… Семь чего? Вот раньше были дайверы, задерживали воздух на семь минут. Красивое слово – дайверы. Дай веры. Дай. Веры. Не дашь? Ну и не надо. Мне все равно, есть ты там или нет – на том берегу, со своим глупым секундомером. Нет так нет. Нет так нет.
И вдруг наступил покой. Кристина почувствовала необычное опустошение внутри.
Раньше пустота казалась ей воздухом, который наполняет горюющее сердце, когда оно забывает о своем горе. Теперь не было никакого сердца, никакого горя и никакого забвения – ничего, что можно
Кристина медленно скользила в подводной тьме, со всех сторон к ней ластились нежные лапы водорослей, и все сгущались вокруг нее, пока наконец течение воды не застопорилось совсем, а с ним – остановилась и Кристина. Теперь она просто лежала в реке-траве, как в колыбели, колеблемая вместе с ее листьями и стеблями – она сама стала травой, и в этот момент увидела свет: тысячи огоньков белого света, они были везде, они распускались как цветы в гуще водорослей и, струясь, отлетали вверх. Ух ты! Здесь все наоборот! – удивилась Кристина, – лепестки опадают не вниз, а вверх. Она потянулась вслед за ними, но водоросли крепко спеленали ее. На одно бесконечно длинное мгновение Кристина увидела себя со стороны – и все поняла. Но уже было не страшно. Вверху сияло, качалось в слоях воды зеленое карамельное солнце. Белые огоньки взлетали к нему, роились и соединялись с его светом, и свет увеличивался и расширялся, как надувной шар, внутри которого лежала исчезающе маленькая Кристина.
Она забыла все – и гордость, и обиду, и как мечтала, чтобы чужой человек с секундомером был ее отцом. И острое сострадание к матери, смешанное с чувством гадливости и стыда. Все вынесло на поверхность, закрутило течением, унесло – вместе с горящими кораблями, кипящими морями, кишащими тварями, божьими карами, со всеми сокровищами мира, которые внезапно превратились в пустяк. В поделку из сувенирной лавки. Копеечное кольцо. В последний момент Кристина вдруг поняла, что оно до сих пор так и лежит там, на лесной тропинке, под юрмальскими соснами.
Ольга Батлер
Космонавт Зина
По вечерам, когда комнаты банка становились тёмными, а коридоры – гулкими, в банковском баре собиралась весёлая компания, две парочки – директор и заведующая банковским баром, водитель и судомойка. Алкоголь постепенно делал своё дело.
– Давай «Милорда», Зинуль!
И заведующая баром взгромождалась на стол, самозваной русской Пиаф тяжело шла по нему, сметая всё подряд – стаканы, розетки с недоеденной икрой, тарелочки с подкисающими салатами. «Алэ вэнэ, милор, вуз ассуар а ма табль!».
Если Эдит была парижским воробушком, то Зина – крупной и крикливой птицей Восточно-Европейской равнины. Она трясла юбкой в такт песне, по очереди обнажала сильные ноги.
– Иль фэ си фруа дэор – правая! Иси сэ комфортабль – левая!
Директор банка хватался то за сердце, то за край стола. Прародительница смертных Сарра, спаси… Зинины чулки были на подвязках, сами подвязки исчезали в чёрных коррекционных трусах. Ну и что, что коррекционные? Не нужны ему тонконогие красотки в шёлковом белье. Ему земную Зину надо!
Страсть эгоистична. Зато со страстью не заскучаешь. А любовь жалостлива. Если бы директор только намекнул, Зинаида бы всё для него сделала. Она б его на руки взяла, такого маленького, и баюкала, про волчка напевая. А ему хотелось просто отполыхать дотла, опять возродиться в сладких муках в огне её необъятных бедёр и … уехать домой. Поэтому: «Лэссэ ву фэр, Милор. Э пранэ бьян воз эз, во пэнэ сюр мон кёр». Что в переводе с французского означает: да здравствует свобода всех и каждого друг от друга.