Антология мировой фантастики. Том 8. Замок ужаса

Тургенев Иван Тургенев

Ну вот. Он опять стал чистым. Его руки чисты. Он способен двигать онемевшими ногами, заставлять их нести одеревеневшее тело вверх по лестнице, в спальню; теперь юркнуть в постель и заснуть. Заснуть с чистыми руками…

Уже в спальне, натягивая пижаму, он вспомнил, что осталась еще одна проблема.

Мама не вернулась домой.

Она все еще бродила где-то. Бог знает где, посреди ночи. Он должен снова одеться и выйти из дома, он должен найти ее.

Должен? А почему?

Мысль прокралась в голову, когда оцепенение уже мягко, незаметно обволакивало сознание, волю, кутало в шелковое покрывало тишины.

Почему он должен думать о Маме, после всего, что она натворила? Возможно, ее уже забрали

или скоро заберут. Возможно, она даже выболтает все, что произошло. Но кто ей поверит? Нет доказательств, теперь уже нет. Ему просто надо все отрицать. Может быть, не придется делать даже этого: каждый, кто увидит Маму, услышит ее дикие признания, поймет, что она полоумная. И тогда они запрут ее, запрут в комнате, от которой у нее не будет ключа, из которой она не сможет выбраться, как выбралась сегодня, — и все кончится.

Раньше, вечером, такое не приходило ему в голову, он чувствовал себя по-другому, вспомнил Норман. Но все это было до того, как ему пришлось вновь зайти в ванную, до того, как пришлось откинуть занавески душевой и увидеть… страшное.

Это Мама во всем виновата, из-за нее он страдает. Из-за нее пострадала несчастная, беззащитная девушка. Она взяла мясницкий топор; этим топором Мама рубила и терзала живую плоть — только маньяк способен на такое дикое зверство. Надо смотреть правде в глаза. Она и есть маньяк. Она заслуживает того, чтобы ее изолировали, ее необходимо изолировать, не только ради безопасности других, но и для ее собственного блага.

Если кто-нибудь подберет ее на дороге, он позаботится, чтобы все так и произошло.

Но на самом деле она вряд ли пойдет к шоссе. Скорее всего. Мама прячется где-то рядом с домом или во дворе. Может быть, она даже прокралась вслед за ним к болотам, следила за ним все это время. Да, если она действительно сошла с ума, все может случиться. Если Мама и вправду пошла за ним туда, возможно, она поскользнулась. Вполне возможно, там было совсем темно. Перед глазами встала картина: машина погружается в темную пучину, как в зыбучие пески.

Его мысли путаются; он с трудом сознавал, что уже давно лежит в постели, под одеялом. Но теперь он не размышлял, что делать дальше, и не думал о Маме, о том, где она сейчас. Теперь он видел ее. Да, он ясно ВИДЕЛ ее и в то же время чувствовал, что веки сомкнуты и понимал, что лежит с закрытыми глазами.

Он смотрел на Маму, она была в трясине. Вот, где она была, в трясине, свалилась в темноте со склона и теперь ей не выбраться. Жидкая грязь пузырилась вокруг колен, она пыталась дотянуться до ветки, до чего-нибудь, чтобы вытянуть себя из болота, — бесполезно. В трясину ушли бедра, платье задралось и облепило тело, собравшись складками между ног. Мамины бедра грязные. Бесстыжий мальчишка, нельзя смотреть.

Но ему хотелось смотреть на нее, ему хотелось смотреть, как она погружается в мягкую, обволакивающе-скользкую, влажную темноту. Она заслужила это, она заслужила смерть в трясине, она уйдет в трясину вместе с несчастной, ни в чем не повинной девушкой. Так ей и надо! Еще немного, к он навеки избавится и от той, и от другой — и от жертвы и от убийцы, от Мамы, от ведьмы, от шлюхи-Мамы; она будет там в грязной липкой жиже, пусть так будет, пусть она утонет в отвратительной грязи…

Теперь жижа поднялась выше ее груди; нельзя думать о таких вещах; он никогда не позволял себе думать о Маминой груди; он не должен, и хорошо, что они исчезают, навсегда погружаются в темноту, так что больше никогда не надо будет думать о таких вещах. Но теперь она задыхалась, словно рыба ловила ртом воздух; из-за этого он тоже стал задыхаться; он чувствовал, что задыхается вместе с Мамой, и тогда (но это сон, это должен быть просто сон!) вдруг все стало наоборот: Мама стояла на твердой земле, на краю болота, а тонул

он, Норман. Он погрузился в жижу по самую шею, и некому прийти на помощь, неоткуда ждать спасения, не за что уцепиться, разве что Мама протянет руку. Она может спасти его, только она! Норман не хочет утонуть, он не хочет задохнуться в болоте, он не хочет уйти на дно, как ушла на дно девушка-шлюха. Теперь он вспомнил, почему шлюха здесь; она здесь, потому что ее убили. Ее убили, потому что она была грешницей. Она обнажила себя перед ним, нарочно дразнила его, соблазняла скверной своего нагого тела. Ведь он и сам хотел убить ее, когда она начала искушать его, потому что Мама все рассказала ему о грехе и пороке, о том, как дьявол принимает личины и сеет порок, и о том, что «не должно оставлять ведьму-шлюху в живых…»

Мама сделала это, чтобы защитить его; нельзя просто смотреть, как она умирает; она была права. Он нуждался в ней сейчас, а она — в нем, даже если она полоумная, она не даст ему уйти на дно. Она НЕ МОЖЕТ.

Мерзкая жижа обхватывала горло, ласкала губы; когда он откроет рот, она проникнет внутрь, но пришлось сделать это, чтобы закричать. Он кричал: «Мама, Мама, спаси меня!»

А потом болото вокруг него исчезло, он снова был в своей кровати, среди родных стен, и тело было мокрым от пота, а не от липкой влажной мерзости. Теперь он понял, что это был сон, даже еще не слыша ее голоса, голоса Мамы, сидящей возле кровати.

— Все хорошо, сынок. Я с тобой. Все хорошо, все в порядке. — Он чувствовал тяжесть ее руки на лбу, рука была прохладной, как высохший пот. Он хотел открыть глаза, но Мама сказала: — Спокойно, сынок. Тебе надо снова заснуть.

— Но я должен объяснить тебе…

— Я знаю. Я все видела. Ты ведь не думал, что я уйду и оставлю тебя одного, правда? Ты все сделал правильно, Норман. И сейчас все хорошо, все в порядке.

Да. Все правильно, как и должно быть. Она здесь, чтобы защитить его, он — чтобы защитить ее. Уже погружаясь в сон, Норман окончательно принял решение. Они не будут упоминать о том, что произошло сегодня ночью, — ни сейчас, ни завтра. Никогда. И он больше не будет думать о том, чтобы отдать ее куда-нибудь. Что бы она ни сделала, ее место здесь, рядом с ним. Может быть, она полоумная; может быть, она убийца, но больше у него никого не было. И больше никого не нужно. Ему нужно одно — знать, что она рядом с ним, когда он засыпает в своей постели.

Норман вздрогнул, повернулся; наконец темная пучина, глубже и страшнее любого болота, неудержимо утянула его на самое дно.

6

Ровно в шесть вечера, в пятницу, произошло небольшое чудо.

В маленькой задней комнате единственного в Фервилле магазина, торгующего всем, что может пригодиться в фермерском хозяйстве, появился сам Отторино Респиги со своими знаменитыми «Бразильскими мотивами».

Отторино Респиги уже давно скончался, а оркестр исполнял его бессмертное творение за много сотен миль отсюда.

Но стоило только Сэму Лумису протянуть руку и включить крошечный радиоприемник, как музыка наполнила комнатку, бросив вызов пространству, времени и даже смерти.

Сэм считал это самым настоящим чудом.

На мгновение он пожалел, что рядом никого нет. Чудо нужно встречать вместе с друзьями. Музыку нужно слушать в компании. Но в этом городе никто не сможет оценить ни музыку, ни простое чудо ее появления здесь. Жители Фервилла старались трезво смотреть на вещи. Брось пятнадцатицентовую монетку в музыкальный автомат в баре или включи телевизор — будет тебе музыка. В основном рок-н-ролл, но время от времени — что-нибудь «культурное», вроде мелодии из «Вильгельма Телля», которую постоянно используют в вестернах. Ну что такого особенного в этом вот Отторине, как его там?