Антология осенней мистики
Шрифт:
Поезд замер. Призрачные синие руки Екатерины открыли дверь, и одаренная, щурясь, вышла наружу. Все вокруг было покрыто тонким слоем празднично-белого снега. Исчезла грязь и пыль маньчжурской степи, исчез серый горный гранит, – осталось только белое сверкание.
Екатерина дернула щупальце на себя, а потом неспешно, с силой принялась накручивать на локоть, как ленту пожарного шланга.
Над степью раздался вой, и тень метнулась из соседнего вагона вперед, в сторону гор. Екатерина устояла на ногах: она была старше, опытнее нечисти и теперь пустила по щупальцу свое ледяное колдовство. Летавица снова закричала, заметалась клочьями тумана и наконец
– Пусти! – завыла летавица. Она приняла свой истинный облик, но лицо не изменилось: курносый нос, беззащитно торчащие уши и светлые, лучистые глаза.
– Ну, здравствуй, Елена Андреевна.
Щупальце вибрировало и извивалось, но Екатерина продолжала подтягивать сущность к себе. «Елена!» – звонкий крик с поезда за спиной. Оборачиваться не стоило: несмотря на темно-синий китель Охранки, увидевшие вместо лица череп с голубым сиянием в глазницах могут и перепутать, кто здесь нечисть.
Летавица снова завыла и снизилась, пытаясь убавить натяжение. Зубастый конец щупальца безвольно повис и теперь болтался около запястья Екатерины.
– Они ведь тебя ненавидят, а не меня, Катюша, – прошипела Елена Андреевна. – Ненавидят и боятся.
– И хорошо.
Когда-то давно Екатерину это задевало, но ради чувства власти, которое давал дар, можно было потерпеть. К тому же страхом и ненавистью она умела питаться.
– Что ж ты так неаккуратно Митенькой пообедала, свет мой? Я бы и не заметила тебя, если бы ты до Харбина дотерпела.
Елена Андреевна не отвечала, да ответ и не понадобился. В приближавшемся туманном очертании Екатерина увидела плотный сгусток под сердцем, там, где женщины вынашивают ребенка.
– Пусти, – гудела летавица. Ее голос менялся и уже совсем не был похож на человеческий. Скрип металла о металл, вой ветра в темном тоннеле.
Между ними оставалось совсем немного. Морозный узор на щупальце стал заметнее, приобрел объем и засветился голубым. Екатерина сосредоточилась и со всей силы дернула на себя.
Щупальце отделилось неровно, как будто у человека вырвало руку или ногу. Туман захлестал наружу, а летавица захлебнулась криком, упала на землю, снова обрастая плотью. Она ползала по земле, сдирая тонкую белую кожу снега с коричневой земли. Изо рта у нее вырвалась струя крови.
Екатерина подошла ближе, как вдруг почувствовала острую боль в левой руке: в последней попытке выкачать чужую жизнь зубы щупальца впились в ее запястье. Она брезгливо схватилась за основание и услышала, как летавица смеется, захлебываясь кровью.
– Зря я к Владимиру Леонидовичу привязалась, ты же по нему с ума сходишь. Да и он по тебе, хоть и ведет себя как дамский угодник.
Екатерина отбросила щупальце в сторону и посмотрела на существо, сидевшее у ее ног. По молочно-белому подбородку летавицы текла красная, вполне человеческая кровь. Она умрет через несколько часов – без щупальца эти создания безвредны и не могут питаться, как бабочки без хоботка. Екатерина мучить нечисть не любила. Она сложила руки вместе и сосредоточилась: следовало покончить с этим за один раз.
– А теперь я тебе кое-что расскажу, – прошелестела летавица. Ее глаза выцвели, она как будто читала что-то у Екатерины над головой. – У тебя от Сабурова ребенок будет. – Кровь у нее на губах превращалась в пену. – И жить ему во время перемен.
Екатерина начала медленно разводить руки в стороны. Тело летавицы поднялось в воздух, растянулось крестом в прозрачном голубом
Вдруг стало тихо.
Екатерина стояла, выпрямив руки, дрожа от напряжения, и наконец собрала пальцы вместе.
Летавица исчезла.
Полосой на белом снегу легла морось из крови.
Екатерина повернулась к поезду, поставив руку козырьком над глазами – якобы от солнца, а на самом деле позволяя истинному облику исчезнуть, скрыться под привычной человеческой маской. В двух шагах от нее стоял, сложив руки на груди, Тен Цунан.
– Чистая работа, – сказал он. – Хотя вы в Охранке все делаете по-другому.
Екатерина опустила глаза и усмехнулась: ее коричневые следы были видны на белом снегу, следов одаренного китайца рядом не было.
– У вас чище, – ответила она.
Сейчас, когда Тен Цунан не скрывал свой дар, она видела яркое огненное сияние над его головой. Он был похож на нее и не похож одновременно: другая школа, другие методы воспитания чувств.
– Летавицы могут видеть будущее, когда умирают. То, что она сказала, – проклятие.
Екатерина пожала плечами.
– Я знаю. Только это не остановить. И выбора тоже нет. – Она посмотрела на вагон, который гладило рыжеющее солнце. – Рельсы проложены, билет куплен, конечная остановка известна. Важнее, что я буду делать, пока поезд идет: читать книги, пить чай или ругаться с Чаевской.
Тен Цунан улыбнулся – глаза так и остались сощуренными щелочками – и помог ей взойти в вагон.
В тамбуре, бледный как полотно, стоял Митя Карпов, его держали мать и Дмитрий Христианович, тяжело дышавший. Страха в Мите не было: только горе. Екатерина даже проверила, не остались ли серебристые нити летавицы внутри, хорошо ли зарастает темная дыра? Всё было в порядке.
– Она любила меня, – прошептал Митя.
Екатерина собиралась пройти мимо, но потом всё-таки ответила:
– Нет, Михаил Александрович. Она просто хотела кушать.
Черные крылья
Лери ПЭН
По сумрачной реке уже тысячелетье
Плывет Офелия, подобная цветку;
В тысячелетие, безумной, не допеть ей
Свою невнятицу ночному ветерку.
Артюр Рембо
Черные крылья ворона парили над темной водой, иногда птица опускалась ниже, будто что-то искала. Наконец, она села на сырой камень, поросший мхом, и уставилась на кромку воды, где волны с шумом разбивались о землю. Ворон нахохлился и хрипло закаркал. На поверхности воды что-то появилось, и волны выбросили на берег венок из увядших цветов. Затем показался еще один, а за ним еще и еще. Темные воды избавлялись от того, что им не принадлежало. Птица закричала в последний раз и, схватив острыми когтями мертвые цветы, взмыла ввысь, унося смерть вместе с собой.