Антология поэзии русского зарубежья (1920-1990). (Первая и вторая волна). В четырех книгах. Книга первая

Браиловский Александр Яковлевич

1923

Обруч

Опрокинутый в глубокую воронку Преисподней, Устремляя вверх из бездны напряженное лицо, Знаю, мучимый всечасно, что вольней и благородней Быть не в счастье, а в несчастье, но хранить свое кольцо. То, единое, златое, ободочек обручальный, Знак обета нерушимый, связь души моей с мечтой, Обещание немое, что не вечность — мгле печальной, Я вкруг пальца обращаю путь до Неба золотой. Я тихонько повторяю имя нежное Единой, Той, с кем слит я до рожденья, изменить кому нельзя, И прикованный к терзаньям, и застигнутый лавиной, Видя тонкий светлый обруч, знаю, к выси есть стезя. Так. Не Адом я захвачен, не отчаяньем палимый. Капли с неба упадают в глубь Чистилища до дна. И, пройдя

круги мучений, минув пламени и дымы, Я приду на праздник Солнца, просветленный, как весна. [6]

6

Стихотворение изобилует реминисценциями из «Божественной комедии» Данте.

1923

Ресницы

На глаза, утомленные зреньем, опусти затененьем ресницы. Разве день пред дремотой не стелет над землею по небу зарю? Разве год пред зимой не бросает по деревьям пролет огневицы? Разве долго не кличут к раздумью — журавлей, в высоте, вереницы? Разве совесть в свой час не приникнет с восковою свечой к алтарю? Мы прошли тиховейные рощи. Мы прочли золотые страницы. Мы рассыпали нитку жемчужин. Мы сорвали цветок медуницы. Усмирись, беспокойное сердце. Я костром до утра догорю.

1923

Вестник

Один осенний первый желтый лист Овалом малым своего объема Пропел глазам, что кончен праздник грома, Что Молнецвет уж больше не огнист. Отцвел цветок небесный. Воздух чист. И ласточки, садясь на кровлю дома, Поют, что им и Африка знакома, И Океан, и в крыльях бури — свист. Конец всему, что кратко в жизни вольной, Что любит, что целуется, поет, А длинному как мгла ночей — черед. Опустошенный мир — тоске раздольной. Вожак-журавль, свой клюв стремя вперед, Повел сквозь синь свой табор треугольный.

1923

Под солнцем

Под Солнцем пламенным, над влагой темно-синей, Небесным золотом согрет и озарен, Я слышу Океан как сонмы веретен, Я вижу пряжу волн с игрой внезапных линий. Тоска изгнания, весь крестный путь пустыней, Вдруг превращается в цветущий гудом лен, Мгновенный снег валов — как белизна знамен, Мечта — лампада мне непозабытых скиний. Морские пропасти глубинней всех земных. Непобедимый смерч — вся ярость духа злого. Здесь Хаос в реве мнит, что он всему основа. Но миг спокойствия, благоговейно-тих, Мне четко говорит: «В начале было Слово». Земля есть Солнечный, пропетый Морем стих.

1923

Здесь и там

Здесь гулкий Париж и повторны погудки, Хотя и на новый, но ведомый лад. А там на черте бочагов — незабудки, И в чаще — давнишний алкаемый клад. Здесь вихри и рокоты слова и славы, Но душами правит летучая мышь. Там в пряном цветенье болотные травы, Безбрежное поле, бездонная тишь. Здесь в близком и в точном — расчисленный разум, Чуть глянут провалы, он шепчет: «Засыпь». Там стебли дурмана с их ядом и сглазом, И стонет в болотах зловещая выпь. Здесь вежливо холодны к Бесу и к Богу, И путь по земным направляют звездам. Молю тебя, Вышний, построй мне дорогу, Чтоб быть мне хоть мертвым в желаемом там.

1929

Судьба

Судьба мне даровала в детстве Счастливых ясных десять лет И долю в солнечном наследстве, Внушив: «Гори!» — и свет пропет. Судьба мне повелела, юным, Влюбляться, мыслить и грустить. «Звени!» — шепнула, и по струнам Мечу я звуковую нить. Судьба, старинной брызнув сагой, Взманила в тающий предел, И птицей, ветром и бродягой Весь мир земной я облетел. Судьба

мне развернула страны, Но в каждой слышал я: «Спеши!» С душою миг познав медвяный, Еще другой ищу души. Судьба мне показала горы И в океанах острова. Но в зорях тают все узоры, И только жажда зорь жива. Судьба дала мне, в бурях страсти, Вскричать, шепнуть, пропеть: «Люблю!» Но я, на зыби сопричастий, Брал ветер кормчим к кораблю. Судьба, сквозь рад десятилетий, Огонь струит мне злато-ал. Но я, узнав, как мудры дети, Ребенком быть не перестал. Судьба дала мне ведать пытки, На бездорожье нищету. Но в песне — золотые слитки, И мой подсолнечник — в цвету.

1929

Нашептыванья осени

Шершавый лист шуршит и шебаршит, Так мышь в норе шушукается с мышью. Еще вчера, предавшись вся затишью, Являла роща шелковистый вид. А нынче хлещет ветер сучья в сучья, И шастают по лесу шептуны В осине шаткой, в шорохе сосны. В реке темно. Застыла жадность щучья. Укол всегдашней алчности умолк. Прильнув на дне к коряге, хищный волк Речного стада, щука, цепенея, Заснула. Шелестящая затея Шипучих звуков ветра по траве Ширяет и швыряется бурьяном. Шишигу злого Леший сгреб арканом, И мхи шерстятся в утлой голове.

1931

Дюнные сосны

Взвихрены ветром горбатые дюны, Бог взгромоздился на выступ откосный. Ветер качает зеленые струны, Ветки поющие, терпкие сосны. Голос безгласия, Север на Юге, Ветру покорствуя, редко немые, Те — перекручены в дикие дуги, Те — как у нас, безупречно-прямые. В этих лесах не курчавится щебет Наших веселых играющих пташек. В зарослях ветер лишь вереск теребит, Нет здесь — знакомых нам с детства — ромашек. Не закачается дружная стая Солнышек желтых и луночек белых, Пахнут лишь капли смолы, нарастая, Ладан цветет в ветрохвойных пределах. Ландыш не глянет. Кукушка не стонет В час, как везде — хороводами вёсны. Ветер песчинки метелями гонит, Медью трезвонит сквозь дюнные сосны. Если б — «Ау!» — перекликнуться с лешим, С теми тенями, что век с нами юны. Грустные странники, чем себя тешим? Гусли нам — сосны, и ветки их — струны. Вся моя радость — к обветренным склонам Горько прильнуть, вспоминая и чая. Если б проснуться в лесу мне зеленом, Там, где кукует кукушка родная!

1931

Всходящий дым

Всходящий дым уводит душу В огнепоклоннический храм. И никогда я не нарушу Благоговения к кострам. В страстях всю жизнь мою сжигая, Иду путем я золотым И рад, когда, во тьме сверкая, Огонь возносит легкий дым. Когда, свиваясь, дым взовьется Над крышей снежной, из трубы, Он в синем небе разольется Благословением судьбы. Во всем следить нам должно знаки, Что посылает случай нам, Чтоб верной поступью во мраке Идти по скользким крутизнам, Дымок, рисуя крутояры, То здесь, то там, слабей, сильней, Предвозвещает нам пожары Неумирающих огней.

1936

Саван тумана

Каркнули хрипло вороны, Клич-перекличку ведут… Нет от дождя обороны, Дымы свой саван плетут… Листья исполнены страха, Плачут, что лето прошло… Ветер примчится с размаха, Горсть их швырнет, как назло. Выйти мне в сад невозможно, Мокрая всюду трава… В сердце так дымно, тревожно, Никнет моя голова… Влажные плачут березы, Ивы плакучие… Грусть… В воздухе длинные слезы… Будет потоп, что ли? Пусть! Лягу в постель и укрою Пледом себя с головой… Если б обняться с тобою, Друг мой — заветнейший мой!