Антология русского советского рассказа (40-е годы)

Литература 40-х годов, опаленная огнем жесточайшей войны, — явление в мировом искусстве уникальное. И дело здесь не только в высоких художественных достоинствах появившихся тогда произведений, в их неоспоримо огромном влиянии на весь дальнейший литературный процесс, на последующие достижения прозы, поэзии, драматургии. Поражает удивительная органичность и целеустремленность литературы того времени, полнейшая гражданская и творческая самоотдача художников слова, неразрывное слияние их мыслей и чувств с духовными устремлениями всего народа.

«Дух народа, как и дух честного человека, выказывается вполне только в критические минуты…» — писал в свое время В. Г. Белинский. И когда такие минуты настали, советские литераторы не мыслили себе иной

судьбы, чем судьба их Родины. На следующий же день после начала войны Михаил Шолохов телеграфировал правительству о сдаче в Фонд обороны Государственной премии, присужденной ему за роман «Тихий Дон», и выразил готовность «стать в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии и до последней капли крови защищать социалистическую Родину».

В ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии встали: М. Шолохов и Л. Соболев, А. Фадеев и А. Твардовский, В. Вишневский и Н. Тихонов, А. Гайдар и Б. Лавренев, К. Симонов и Б. Горбатов, В. Кочетов и Б. Полевой, А. Сурков и А. Платонов, А. Софронов и В. Лебедев-Кумач… Свыше 1000 писателей были на фронтах Великой Отечественной, «пером и автоматом» защищая родную землю, более 350 из них пали на полях сражений. Восемнадцать литераторов удостоены звания Героев Советского Союза. Выезжали на фронт и активно работали в печати и те, кто по разным причинам не смог надеть военную форму — Л. Леонов, А. Толстой, А. Серафимович, В. Панферов, И. Эренбург, В. Шишков и другие художники слова.

Литературные произведения тех лет рождались в буквальном смысле слова в огне боев и грохоте сражений. «Война открыла новый этап — новый период, — говорил Алексей Толстой. — Казалось бы, грохот войны должен заглушать голос поэта, должен огрублять, упрощать литературу, укладывать ее в узкую щель окопа.

…Советская литература в дни войны становится истинным народным искусством, голосом героической души народа. Она находит слова правды, высокохудожественной формы и ту божественную меру, которая свойственна народному искусству».

Но этот новый и совершенно особый этап, который отмечает А. Толстой и который справедливо выделяется историками советской литературы, неверно было бы воспринимать изолированно, вне глубинных традиций всей отечественной словесности. Вглядываясь в развитие нашей литературы, отчетливо видишь, что всю ее, начиная с древних летописей, как ни одну другую литературу мира, буквально пронизывает пафос любви к Родине, готовность защищать ее, не щадя жизни.

И как массовый героизм советского народа возник не на пустом месте — за ним, кроме цементирующей силы большевистской партии, нового социального строя, опыта революции и гражданской войны, стоял еще и из дали веков идущий патриотизм нашего народа, так и литература военных лет прочно опиралась на патриотические традиции русской словесности. И не случайно именно в годы войны особенно ярко проступила неразрывная кровная связь советского искусства с многовековой отечественной культурой.

Преемственность сказывалась и в обращении художников слова к героическому прошлому нашей страны, к славным именам великих предков, и в утверждении патриотизма и национальной гордости как центральной, стержневой идеи искусства. Да и сам подход к освоению и отображению героической действительности прочно опирался на философско-эстетический опыт предшественников. И когда мы вчитываемся в высказывание Алексея Толстого о «нравственных категориях», приобретающих «решающую роль в этой войне», мы невольно вспоминаем и слова другого Толстого — Льва, гениально точно обозначившего эти важнейшие для русского человека категории: «Вы понимаете, что чувство, которое заставляет работать их, не есть то чувство мелочности, тщеславия, забывчивости, которое испытывали вы сами, но какое-нибудь другое чувство, более властное, которое сделало из них людей, так же спокойно живущих под ядрами, при ста случайностях смерти вместо одной, которой подвержены все люди, и живущих в этих условиях среди беспрерывного труда, бдения и грязи. Из-за креста, из-за звания, из угрозы не могут принять люди эти ужасные условия: должна быть другая высокая побудительная причина. И эта причина есть чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого — любовь к родине…»

Существенную роль в мобилизации советской литературы на решительную борьбу с врагом сыграл

и тот неоценимый опыт, который приобрела она в 20–30-е годы. Выдающиеся произведения М. Горького, В. Маяковского, М. Шолохова, Л. Леонова, А. Фадеева, А. Толстого не только отразили события революции, гражданской войны, первых пятилеток, не только утвердили в нашей литературе метод социалистического реализма, но еще и наглядно показали значение художника-творца в жизни народа, его высокую ответственность за судьбы страны и всего мира. Именно поэтому, наверное, литература наша уже в начале 30-х годов, когда фашизм только поднимал еще голову, начала бескомпромиссную борьбу с ним, показывая всю гнусность идеологических и политических его устремлений. «Фашист, сбивающий ударом ноги в подбородок рабочего голову с его позвонков, — заявлял Алексей Максимович Горький, — это уже не зверь, а что-то несравнимо хуже зверя — это — безумное животное, подлежащее уничтожению». Великий пролетарский писатель, возглавивший в начале 30-х годов международное движение интеллигенции против фашизма, обостренным чутьем художника-гуманиста почти за десятилетие до нападения гитлеровцев на нашу страну почувствовал неизбежность этого конфликта. И уже тогда, заявляя о том, что, если вспыхнет война «против того класса, силами которого я живу и работаю, я тоже пойду рядовым бойцом в его армию», он говорил не только от своего имени, но выражал чувства и волю всей советской интеллигенции, которая, как уже отмечалось, делом доказала и подтвердила искренность этих слов.

Выступления М. Горького против фашизма, очерки и статьи А. Толстого, А. Кольцова, И. Эренбурга, К. Симонова о событиях в Испании, предвоенные антифашистские рассказы А. Платонова, М. Пришвина и других писателей весомо помогли нашей литературе с первых дней войны мобилизоваться и начать работать «по законам военного времени».

Обстановка требовала мгновенной реакции, немедленного отклика на стремительно развивающиеся события. Не случайно такую роль стали играть газетные издания, на страницах которых и печатались многие из появившихся тогда литературных произведений. Кроме центральных и областных газет большое распространение получила армейская пресса. По подсчетам исследователей, к началу 1942 года в стране издавалось 19 фронтовых, 93 армейских и корпусных, 70 флотских газет и несколько сот дивизионных. Единовременный тираж военной печати превысил три миллиона экземпляров. Кроме того, за линией фронта издавалось 270 партизанских и подпольных изданий.

«Пришлите снарядов и газет», — писали бойцы с фронта.

Действенность информации определялась ее оперативностью, а оперативность требовала соответствующих жанровых форм. Потому-то столь созвучны времени стали «малые жанры» прозы — корреспонденция с мест событий, фронтовая зарисовка, публицистическая статья, очерк и, конечно же, рассказ, занявший с первых месяцев войны если не центральное, то весьма и весьма заметное место в литературе тех лет. О популярности рассказа у читателей говорит и тот факт, что лучшие из них издавались и переиздавались множество раз. Знаменитая шолоховская «Наука ненависти», например, с момента первой публикации и до конца войны выдержала 46 изданий. Ее читала, — по высказыванию Н. Тихонова, — вся армия, а «наша армия сегодня — это вооруженный народ».

Причем рассказ военных лет — опять же в силу своеобразия времени и особых задач, стоявших перед литературой, — часто не укладывался в привычные рамки «классической» формы. Он как бы раздвигал и «размывал» собственные — тесные ему теперь — жанровые границы. Художественный вымысел, сплошь и рядом органически соединяясь с документальной основой, с действительно происходившими событиями, сближал рассказ с очерком; повышенная экспрессивность и эмоциональность новеллистики военных лет были сродни публицистике; а стремление художников слова философски осмыслить судьбу народа на переломном, критическом этапе его истории, исследовать глубины национального характера делало рассказ похожим в чем-то на повесть. Не случайно ту же «Науку ненависти» называли, да и сейчас называют, то рассказом, то очерком, то повестью, то рассказом-очерком; «Ночь летнего солнцестояния» Л. Соболева — рассказом и повестью; а в циклах рассказов «Морская душа» того же Л. Соболева, «Черты советского человека» Н. Тихонова, «Рассказы Ивана Сударева» А. Толстого некоторые видят «зачаточные формы» повести.