Антология русского советского рассказа (40-е годы)

Паустовский Константин Георгиевич

Мальчики с нескрываемым любопытством рассматривали Мартына.

— Здравствуйте! — хором сказали они.

— Здравствуйте, — ответил Мартын, — здравствуйте, друзья!

После недолгого молчания младший спросил:

— Эта крайняя ленточка у вас за Кенигсберг, Верно?

— Верно.

— У вас одиннадцать ленточек, ого-го!

— А машина у вас есть? — спросил старший.

— Нет, машины у меня нет.

— Э-э! — разочарованно протянули дети.

— Ладно, — сказала мать, — вымойте ноги да ужинать. Вас ждем.

— До

свидания! — хором выкрикнули мальчики и зашагали к дому, оглядываясь на Мартына.

— Хорошие ребятишки!

— Знают все марки машин, все ордена, как полагается. Ничего, не лентяи… Да ведь у нашей бабушки не очень-то поленишься: сама любит работать и другим спуску не дает.

— Хорошая у вас семья, Варвара…

— Антоновна… А ведь вас Мартыном Петровичем зовут?

— Откуда вы знаете? — вспыхнул Мартын.

— Да ведь вы и есть тот майор… — лукаво сказала Варя. — Я это тотчас сообразила. Как вы стояли, как рассматривали дом.

Мартын от смущения не знал, что сказать.

— Нет, вы должны им написать. Они вас тоже любят и будут очень рады, что вы нашлись, право. Дать вам их адрес?

— Потом…

Они помолчали.

Квадратное ржаное поле, слабо освещенное догоравшим закатом, еще резко выделялось на сумеречном фоне. Но вот потух последний отблеск солнца, и от поля осталось лишь неровное, блеклое пятно.

— Вот и все! — с печалью проговорил Мартын. — Вот и нет тени.

— Но она будет завтра, я же сказала вам.

— Страшно, если человек остается в сознании другого только как тень, правда?

— Но вон та сосна, которая каждый вечер бросает тень на рожь, она живет и днем, — возразила Варя.

— Что вы хотите этим сказать? — с любопытством спросил Мартын.

— Я хочу сказать, что в сознании другого можно оставаться не только тенью…

— Да, это так, — проговорил Мартын, — это так…

— Я думаю, — тихо сказала Варя, — самое важное в жизни — сохранить привязанность к людям. Если они, конечно, заслуживают этого, — прибавила она. — Что может быть дороже старых друзей?!

Дом, исподлобья посматривавший на Мартына, будто улыбнулся ему, словно говоря: «Я тебя знаю. Ты был моим другом. Я знаю, как тебе было хорошо здесь всегда. Ушли те люди, а мы с тобой старые друзья! Дух дружбы, брат, не выветрился за эти годы! Забудь о тенях. Дружба живет всегда, помни это, помни!»

— Ужин готов, — донесся до них голос бабушки.

— Ужинать, мама! — сказали дети, они стояли в окне рядом.

Во время ужина Мартын не успевал отвечать на вопросы детей, задаваемые вразбивку и хором. Потом он попрощался с детьми и с бабушкой… Варя провожала его до оврага, шли они молча; вечер был теплый и тихий, сильно пахло скошенным сеном от стогов на лугу.

У спуска в овраг Варя сказала, что должна идти домой, надо уложить детей, приготовить все к утру: она уезжает в город.

— Вы служите? — спросил Мартын.

— В Тимирязевской академии. Мы с Ремневой Варей кончали вместе. До свидания! — Она

подала ему руку.

— До свидания.

— Но вы забыли адрес Ремневых, — вспомнила Варя. — Хотите, я схожу? Я быстро…

— Не надо. По крайней мере у меня будет предлог, чтобы побывать у вас еще раз.

Варя рассмеялась и ушла.

А Мартын шел по белому шоссе мимо величавых сосен и вспоминал то, что сказал ему старый дом: «Забудь о тенях и помни: дух дружбы живет всегда. Помни это, помни!»

Валентин Овечкин

Рекорды и урожай

— А в нашем районе золотой звездочки за урожайность никто не получил, хотя кандидаты были. Ну — и к лучшему. Мы очень опасались, что Степаниду Грачеву наградят. Район ее выдвигал. Нет, разобрались-таки там, повыше… Заслуженного человека не отметить — это плохо, конечно, но еще хуже — не по заслугам прославить. Думаете — ему только вред, тому человеку? Возгордится, зазнается? Нет, и нам, другим прочим, — не в пользу. А почему — сейчас поясню.

Я в этом районе родился и вырос. До войны семь лет работал председателем колхоза и, как вернулся по ранению в сорок четвертом, опять заступил в тот же колхоз. Сколько секретарей райкома при мне сменилось — всех помню и могу про каждого рассказать, кто как руководил. И Федора Марковича, нынешнего секретаря, давно знаю. Так себе, не очень дельный работник. Шуму, крику много, а толку мало. Но пыль в глаза пустить умеет. Так вот я и говорю: пока у нас в райкоме Федор Маркович — пусть лучше звездочку никому не дают. И про себя бы так сказал, если б заслужил: не надо, воздержитесь, а то тут из меня святые мощи сделают.

Эта Степанида Грачева — из колхоза «Первое мая». Недалеко, пять километров от нас, соседний хутор. Мы с первомайцами соревнуемся, часто приходится мне бывать у них, так что знаю я там весь народ и все порядки ихние. Когда-то она была скромная женщина, Степанида, и по работе ничего неправильного за нею не замечалось, не жаловались на нее люди, а как получила на Всесоюзной выставке медаль за свеклу да потом еще дважды наградили ее — испортилась характером. Сама, видно, некрепко на ногах стояла, а тут ее еще и подтолкнули.

Эти награды, я скажу, на разных людей по-разному действуют. Был и у нас в колхозе бригадир-орденоносец, Иван Кузьмич Черноусов. За пшеницу получил орден «Знак Почета». Так наш Кузьмич, когда приехал из Москвы с кремлевского совещания, — сам не свой ходил по селу. Захворал от думок. Зима стояла морозная, а снегу выпало мало, за озимые тревожились, и весна была сухая, ветреная. «Что, говорит, как не возьму по двадцать пять центнеров? Я же обещание дал». Сны ему страшные снились. Будто вызывают его опять в Москву, в Кремль, и на таком же собрании, при, всем честном народе, отбирают орден. Аж в уборочную повеселел, когда пошло зерно на весы: по двадцать семь центнеров взял… Погиб под Кенигсбергом.