Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 51. Марк Розовский
Шрифт:
— Нет никакой гарантии, — согласился я.
— Значит, завтра в московской молодежной газете обязательно появится снимок «Нагая Вера в ожидании кавалера»!.. Это — конец. Останется застрелиться.
— Прости, сынок. Я не хотел…
— Но я отвергаю все обвинения в свой адрес! — смело заявил мой сын. — Мы с Мариной абсолютно законопослушны перед Верой, мной и тобой!..
— Слава!.. Сыночек мой!.. — вскричал я. — Ты запутался!.. Тебя надо вытаскивать из этой трясины!.. Перестань трусить, перестань бояться!.. Об одном тебя прошу, сынок: в случае чего только виновным себя не признавай!.. Даже под пытками!..
— Я-то все выдержу! — внезапно заявил Слава. — А вот ты… Меня непросто расколоть, а ты это сделал. Зачем? Ты мне больше не отец!.. Из-за тебя все!.. Предатель!
Последнее слово мне как-то не понравилось.
— Слушай, Слава!.. От тебя я такой подлости не ожидал!.. За это оскорбление я ведь на тебя и в суд подам!
— А я на тебя.
— За что? — возмутился я. — И почему?
— А не надо было меня с Новым годом поздравлять. Кто тебя за язык тянул?
И повесил трубку. И правильно, между прочим, сделал. Потому что сын за отца в наше время не автоответчик.
1968
Недавно встречаю старого товарища.
Он и спрашивает:
— Филимонов, хочешь, возьму тебя в уральскую группу?
Никогда я не был на Урале, поэтому тут же согласился.
— Тогда приходи вечером в баню — мы там собираемся на тренировочный курс.
— А почему в баню?
— В бане акустика не та, что в танке, — загадочно сказал товарищ. — Приходи. Заодно и помоемся.
Вечером я пришел в баню. Зал был украшен многочисленными лозунгами и транспарантами, Несколько голых человек старательно переписывали их в тетрадки. Затем, закинув головы, с остолбенелым видом шевелили губами.
— Да здравствует… это… ну, как его… тьфу ты… забыл, что же все же да здравствует… — обратился ко мне один парень. — Не можешь подсказать?
— He-а, я новенький, — сказал я, — Еще не выучил.
В центре зала другая группа голых людей отрабатывала упражнение на одновременное вскакивание. При этом один поскользнулся и шмякнулся о кафельный пол. Я заметил, что вся грудь его, а также задница были в татуировке какого-то нескончаемого лозунга, прочесть который, конечно, можно, если бы воздух в бане не был такой мутный. У двери в парилку стояли на коленях человек десять. Перед каждым — тазик. Все были заняты полосканием горла какой-то рыжей жидкостью, отчего в гулком банном помещении из всех углов слышалось многоголосое урчание. Вдруг дверь парилки отворилась и из нее вышел президиум — несколько завернутых в простыни типов.
Бурные, долго не смолкающие аплодисменты. Все повскакивали со своих скамеек и что-то заорали. Главный величественным жестом поднял руку, все замолчали. Я тут особенно заволновался, потому что узнал в главном своего товарища.
— A-а, Филимонов. Ну, давай смелее, не стесняйся, Рявкни-ка нам что-нибудь.
— Не понял, — признался я. — Зачем мне на вас рявкать?
— Да не на нас. Это не нам, а тебе нужно, если хочешь быть уральцем.
Я крикнул.
— Ма-а-а-ма!
— Ничего. Только в нижнем регистре хрипы. Теперь рявкни со смыслом, но какой-нибудь бред.
Я поднатужился и заорал прямо в ухо товарищу:
— Ве-е-е-ерка! Брось
— Слышу, — отпрянул от меня товарищ, схватившись за ухо. — Какая я тебе Верка?!
— Верка — моя соседка с девятого этажа. Когда я ключи забываю, она мне их во двор выбрасывает.
— А умнее ты ничего не мог придумать?
— Ты же сам глупость просил.
— Ну, ты дурак, — сказал товарищ. — Подходишь нам по всем параметрам. Записываю тебя в уральскую группу номер пять.
— А что я там должен делать?
— Как что? «Ура» кричать. Больше ничего от тебя не требуется.
— Как это кричать «ура»? Я что — сумасшедший?
— Ты комсомолец. И мы взяли тебя в уральскую группу, которая участвует во всех конференциях, слетах, отчетно-перевыборных собраниях и даже съездах. И везде делает одно и то же: в нужном месте, в определенный момент вскакивает с мест и кричит хором: «Ура-а-а!»
— И что, всё? — спросил я. — А на Урал, значит, не поедем?
— Почему не поедем? Поедем обязательно. Осенью там как раз выездная сессия.
С того дня я начал заниматься в уральской группе регулярно. И, надо сказать, не жалею. Голос у меня прекрасный. Как гаркну — стены дрожат. В том числе и кремлевские. Это когда мы во Дворце съездов кричим. Правда, однажды меня оттуда чуть было не выгнали.
Промочил я перед мартовским пленумом ноги, И голос мой от простуды пропал. Чего я только ночью с собой не делал: и молоко кипяченое с содой употреблял, и ингаляции, и таблетки «Мэйд ин Австралиа» (не знаю от чего, на позапрошлом торжественном заседании у одной делегатки из номера гостиницы стащил — им мешками давали) проглотил двенадцать штук, авось, думаю, поможет… Не помогло. Нет голоса, хоть ты тресни. Нет его, подлого, хоть кричи не кричи, А кричать надо. Попробуй приди на работу и не закричи. Это что же будет? Все закричат, а я только рот раскрываю? Нет, тут не скроешься. Я наших чертей знаю. У них это дело не пройдет. И куда я потом? Прощай, пыжики да дубленки. Пропал, Филимонов, твой кормилец-голос. Не участвую я теперь в нашем всеобщем дружном голосовании.
С этими мыслями проворочался я в постели остаток ночи. Наутро явился к старшому с повинной.
— Так и так, — шепчу ему, — что хотите со мной делайте, а только сегодня кричать «ура» не могу.
— Ладно, — сказал старшой, — на первый раз тебе прощается. К тому же сегодня на пленум вызвана хоровая капелла из филармонии. «Интернационал» петь. У меня там знакомый бас. Попрошу, чтобы он вместо тебя крикнул.
Ох и волновался я в тот раз. Сижу среди делегатов на своем обычном месте, жду. После доклада рассеянные по всему залу хористы запели «Интернационал». Я тоже встал, рот раскрываю. Сейчас последний аккорд, и мне надо вступать. Ну?
— Уррр-а-а! — как закричит кто-то рядом. У меня сразу отлегло. Все, думаю, не уволят теперь меня с любимой работы. Спасибо старшому — выручил.
В антракте я подошел к нему и решил отблагодарить.
— Возьми, — говорю, — в подарок таблетки «Мэйд ин Австралиа». Может, пригодятся.
Он сгреб их все — полный карман.
— Знаю я эти таблетки, — говорит. — Известное противозачаточное средство. Конечно, пригодятся.
И крепко так, по-партийному, от души пожал мне руку.
1972