Антология советского детектива-11. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
Мы вытащили из холодильника почти все — кастрюлю с супом, кастрюлю с жарким, открытые банки шпрот и паштета, завернутые в фольгу, коробку с половинкой торта «Прага», тарелку с сыром, накрытую эмалированной миской… О присутствии женщины говорило все или ничего не говорило. Игнатов мог сам приготовить обед, быть аккуратным и любить «Прагу». На коробке стояло число — 30 декабря. За четыре дня, даже за три, можно съесть весь торт…
— При условии нежного отношения к сластям, — сказал Хмелев.
— Считаешь, женщина была? — спросил я, водворяя коробку на место.
Хмелев криво усмехнулся. Эта противная усмешка появлялась на его лице, когда он хотел выразить сомнение или недоверие.
— Шерше ля фам? Женщина-убийца или женщина-наводчица?
— Уж скорее наводчица. Так как, по-твоему, была женщина?
— Фифти-фифти. Торты едят не только женщины. Я не ем сладкого,
— Пожалуй. Да и с обедом не клеится. В конце концов, обед могла приготовить жена перед отъездом. — Я поставил в холодильник кастрюлю. — И все-таки женщина была.
— Интуиция — великое дело в сыске, — усмехнулся Хмелев.
— Займись-ка лучше соседями, — сказал я, направляясь к выходу.
— А ты куда?
— В ДЭЗ, узнать место работы Игнатова.
— Давай я схожу, ты что-то бледен сегодня.
— Спасибо. Заодно проветрюсь.
В дирекции по эксплуатации зданий молодая женщина со стрижкой под Мирей Матье бросила взгляд на мое удостоверение, покопалась в бумагах и, найдя справку с места работы Игнатова, сказала:
— Всесоюзный научно-исследовательский институт лесоводства и механизации лесного хозяйства — ВНИИЛМ, должность — научный сотрудник.
Институт находился в г. Пушкино, и хотя это ровно в тридцати километрах от Москвы и туда через каждые десять — пятнадцать минут ходят электрички, я с сожалением подумал, что на поездку уйдет полдня.
Закончив осмотр места происшествия, Миронова отпустила понятых и опечатала квартиру. Мы с Хмелевым поехали на Петровку. После короткого совещания в отделе — более серьезное предстояло наутро у Самарина, где мне необходимо было выступить с оперативно-розыскным планом, я отправился в Пушкино. Хмелев неодобрительно отнесся к моей поездке, считая, что она может состояться без ущерба для дела и завтра и послезавтра, а куда разумнее обсудить с ним картину убийства и как следствие план, который выдержал бы атаку ведущих работников управления. Ведь Самарин пригласил на совещание не только нас, непосредственных исполнителей, но и самых опытных муровцев. Конечно, разумнее было бы заняться планом, тем более что на вечер я договорился встретиться с Мироновой в квартире Игнатова в надежде дозвониться до человека, с которым покойный разговаривал перед смертью. Времени, на разработку плана оставалось совсем немного. Однако я рассчитывал компенсировать потерю нескольких часов информацией. Мы почти ничего не знали об Игнатове.
Я ехал в электричке и думал о том, почему Игнатова повесили. Если убийца или убийцы хотели инсценировать самоубийство, то, во-первых, они не нанесли бы сильного удара по голове, во-вторых, не забыли бы о подставке под ногами повешенного, в-третьих, не оставили бы откровенных следов ограбления квартиры. Они даже не задвинули ящики, не закрыли дверцы шкафов. Несомненно, убийца или убийцы вошли в квартиру без препятствий. Они не взламывали дверь, не пользовались отмычками. Игнатов сам открыл им дверь, очевидно на звонок. Значит, пришедший или пришедшие были его знакомые или знакомые его знакомых. Так или иначе получалось, что убийство Игнатова связано с кругом его знакомых. По крайней мере, никто из посторонних не мог знать, что он остался один дома. А соседи? Этим занимался Хмелев… Почему Игнатова повесили? Из садистских наклонностей? Потому что он оказал сопротивление? Вряд ли. Преступники всегда торопятся. И эти торопились, даже не задернули штору на окне. Правда, они могли и не знать, просматривается ли комната из дома напротив. При этой предпосылке выходило, что преступники не бывали раньше в квартире Игнатова или бывали, но не часто. Нет, сказал я себе. Они слишком хорошо ориентировались в квартире, не тронули ни спальню, ни кухню, знали, что и где искать. Как-то само собой получилось, что в моем воображении возникли и существовали два преступника. С Игнатовым мог справиться и один, но маловероятно было, что все от начала до конца проделал один. Прав я или нет, покажет дактилоскопическая экспертиза, а покуда надо искать ответ на вопрос, почему Игнатова повесили, подумал я. Ни одна экспертиза не могла дать на это ответа.
Репродуктор с треском и шипением сообщил, что поезд прибыл в Пушкино и дальше не пойдет.
Расспросив прохожих, как добраться до Институтской улицы, на которой находится ВНИИЛМ, я сел в автобус.
Заместитель директора института не только ничего не знал о смерти Игнатова, но и о нем самом. Он работал в институте второй год. Он переговорил по селектору с секретаршей, и та через минуту сообщила:
— Сектор Тенякова.
Теняков,
— Что Игнатов натворил?
— Ничего, — ответил я. — Прошу вас, расскажите о нем все, что знаете.
— Все! Не больше и не меньше! Ну хорошо. Попробую. Игнатов пришел к нам восемь лет назад с намерением защититься. Года два он метался, но так и не выбрал темы для диссертации. От первоначальной темы он по моей рекомендации отказался. Она не укладывалась ни в одну программу нашего института. Он обращался ко мне за содействием в выборе темы. Я отказал. Советовать можно в выборе костюма, а тему надо любить. Наблюдая за Игнатовым, я пришел к выводу, что ни по складу характера, ни по натуре он не ученый. Без сомнения, одаренный, с природным чутьем на идеи, он поразительно точно определяет, какая идея может лечь в основу разработки, а какая — нет. Все дело в том, что идеи не его, чужие. Сам он ничего не придумывает, по крайней мере до сих пор не придумал. Что в нем привлекает, так честность, порядочность, принципиальность. Он нередко дополнял чужие идеи, корректировал их, но ни разу даже попытки не сделал, чтобы примазаться к работе коллег. А мог и диссертацию сделать бы, и никто из-за этого не счел бы его прохвостом. В науке соавторство распространено. Четыре года назад мы столкнулись с трудностями с внедрением в производство одного прибора для определения влажности древесины. Это наша разработка. Промышленность чрезвычайно нуждалась в таких приборах. Их импортировали из западных стран за твердую валюту. Наш прибор по ряду параметров превосходит импортные. Он выдает результаты за считанные секунды. Экспресс-анализ. Но знаете как бывает, прибор хороший, промышленность в нем нуждается, а за производство никто браться не желает. Помнится, сижу я злой и в душе на чем свет ругаю производственников. Входит Игнатов и без всяких предисловий просится в командировку с одним из двух приборов, изготовленных экспериментально. Короче говоря, Игнатов два месяца мотался по лесным зонам страны — Архангельская область, Урал, Сибирь — и привез целый том отзывов, и заключений. Потом поехал на завод, который всеми силами отбивался от нашего прибора. Как он ухитрился уломать заводское начальство, до сих пор не пойму.
— Что, внедрил прибор в производство? — спросил я.
— Представьте себе. Конечно же руководство института и ваш покорный слуга помогали ему, и конечно же у прибора были сторонники. Но прибор внедрил Игнатов. Вот тогда я понял, что Игнатов крайне необходим науке. Как организатор. Но ученый-организатор. Ученых без степеней не бывает. Не скрою от вас, в нарушение своих принципов я предложил Игнатову тему для кандидатской. Он поблагодарил, однако особой радости не проявил. За тему он взялся без энтузиазма, я бы сказал, вяло. Такое было впечатление, что он весь поизрасходовался на прибор. К тому времени он поприутих и как общественник. Он занимался в профкоме культмассовой работой, и весьма активно. Пять лет назад он организовал к 8 Марта такой замечательный вечер с участием Высоковского, Миронова, Ширвиндта, Державина, Мишулина, что не только женщины, мужчины института до сих пор вспоминают. До меня доходили слухи, что Игнатов стал увиливать от общественной работы. Это меня удивляло больше всего.
— Почему?
— Видите ли, есть люди, для которых общественная работа потребность. Игнатов относится к их числу. Я поинтересовался, чем вызван спад его активности. Он сослался на плохое самочувствие. Игнатов никогда не отличался богатырским здоровьем. Сердечко. В диссертации дальше первой главы он не продвинулся. Впрочем, ничего удивительного, если человек серьезно захворал. Как говорится, все мы под богом ходим. Инвалидность второй группы просто так не дают.
Я не смог скрыть своего удивления. В документах Игнатова не было пенсионного удостоверения.
— Вы уверены? — спросил я.
— В чем? В том, что просто так не дают?
— Нет. В том, что Игнатов получил инвалидность?
— Разумеется. Что, собственно, произошло? Я ведь не видел Игнатова последние два года.
— Почему?
— Потому что два года назад, получив инвалидность, Игнатов уволился.
ГЛАВА 2
Я провел в институте четыре часа, беседуя с бывшими сотрудниками Игнатова, и, хотя опаздывал на встречу с Мироновой, не смог удержаться, чтобы не зайти в дирекцию по эксплуатации зданий. Я готов был устроить разнос и девице, стриженной под Мирей Матье, и директору за существующие в ДЭЗе порядки, а точнее беспорядки, — выдать справку двухлетней давности! — но, увидев девицу в накинутом на плечи потертом пальто, пьющую из стакана жидкий чай, остыл.