Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
В Екатерининском дворце-музее начались дни, полные тревог и напряженной, непривычной работы.
Надев, как всегда, матерчатые туфли, сотрудники осторожно снимали с подставок хрупкие вазы, укладывали в ящики золото и хрусталь, накатывали на покрытые сукном деревянные валы полотна картин, отбирали образцы мебели — наиболее ценные, уникальные, чтобы, в случае беды, восстановить по ним утраченное. Упаковывались книги, ковры, детали деревянной резьбы.
А в парке бронзовый Пушкин задумчиво сидел на скамье, словно терпеливо ожидая своей участи.
Так прошло
— Что будем делать с Пушкиным? — спросила как-то экскурсовод Анна Ланская.
— Закопаем. Вывезти все равно не удастся.
— А янтарная комната?
— Ее придется оставить. Для того чтобы демонтировать и упаковать все панно, потребуется слишком много времени. Слышите?
Раздался глухой взрыв.
— Осталось километров двадцать. Не успеем.
Вечером рыли котлованы. Солдаты снимали мраморные статуи с постаментов, опускали их в землю и забрасывали рвы, как могилы.
Потом с пьедестала подняли статую Пушкина. Каждый бросил в яму горсть сухого песку. Заработали лопаты. К полуночи тщательно замаскировали свежее пятно.
Парк шумел, роняя первые желтые листья. Наступал рассвет, а люди еще не ложились спать. Они торопливо застилали днища ящиков ватой, заворачивали в холсты фарфоровые чаши.
— Может быть, все-таки успеем спасти хотя бы главные панно янтарной комнаты? — задумчиво спросила Анна Константиновна.
Ответить ей не успели.
В дверях Картинного зала появился директор музея — пожилой, седовласый человек. Вид его был необычен. Никто не успел удивиться тому, что на директоре защитного цвета шинель с двумя ромбиками в петлицах и фуражка со звездой. Он уступил дорогу своему спутнику — тоже в командирской шинели.
Наступила тягостная тишина.
— Друзья! — тихо произнес военный. — Мы оставляем город. До свидания, родные. Ждите нас.
Он круто повернулся и пошел к выходу.
Первый луч солнца пробился сквозь поредевшие кроны деревьев, пробежал по глади пруда. Стояла тишина — настороженная, тревожная. Все, кто оставался во дворце, сидели у стен янтарной комнаты на музейных стульях, еще сохранивших таблички «Руками не трогать», и прислушивались, ожидая выстрелов. Тишина пугала сильнее, чем грохот.
И вот внизу, на парадной лестнице, послышались голоса, чужая, отрывистая речь. Топот сапог. Одинокий выстрел.
— Пришли, ироды, — прошептала старушка-смотрительница. — Какое сегодня число-то? Запомнить надо.
— Семнадцатое. Семнадцатое сентября, — тихо отозвалась Анна Константиновна.
За окнами в парке еще было тихо. Но вдруг безмолвие сразу взорвалось. Послышались пулеметные очереди, залязгали танки, завыли мины, затрещали автоматы — в город вступали фашистские войска.
Дверь в янтарную комнату с треском распахнулась. Высокий солдат в мышиного цвета мундире, с автоматом, прижатым к животу, вырос на пороге. Он вскинул ствол, приноравливаясь дать очередь, но властная рука опустилась ему на плечо.
— Хальт! — скомандовал невысокий офицер с худым лицом, обезображенным шрамом. — Хальт! Хир ист бернштайнциммер! [4]
Анна
«Сейчас он что-нибудь крикнет, а потом солдат полоснет очередью по янтарным панно, по бемским стеклам, по паркету…» — мелькнула мысль. О себе Ланская не подумала в эту минуту.
4
Стой! Здесь янтарная комната! (н е м.)
Но гитлеровец не кричал и не стрелял. Отстранив солдата, он осторожно шагнул к стене и, сняв перчатку, протянул руку к панели. Анна Константиновна невольно подалась вперед. Немец вежливо улыбнулся и сказал вдруг на довольно чистом русском языке:
— Простите, фрау. Я нечаянно. Я понимаю, что музейные экспонаты не полагается трогать. Уверяю вас, это понимает каждый культурный человек, особенно мы, немцы.
Сотрудники музея молчали, настороженно глядя на офицера. Казалось, он не замечал этого враждебного молчания. Мягко, даже слишком мягко ступая по паркету, обер-лейтенант вышел на середину зала.
— Я прошу вас, господа, покинуть дворец. Отныне он становится достоянием великой Германии, — торжественно провозгласил он.
Солдат за его спиной выразительно щелкнул затвором автомата.
2
Генерал-фельдмаршал Кюхлер решил отдохнуть после обеда: несколько бессонных ночей вывели его из работоспособного состояния. Плотно задернув шторы, чтобы шум кенигсбергских улиц не мешал вздремнуть, генерал прилег на диван.
— Разбудить через час. Никого не принимаю. Телефон переключить, — отрывисто бросил он дежурному по приемной.
Но поспать генералу так и не удалось. Через несколько минут дежурный виновато шепнул над самым ухом:
— Простите, господин генерал. Вас к аппарату.
— Я же приказывал — не будить! — спросонья буркнул Кюхлер.
— Но, господин генерал. Это господин гауляйтер Кох!
— Что? Кох? Почему ты сразу не сказал, дьявол тебя побери!
С любимцем фюрера шутить не приходилось — генерал это усвоил давно.
— Генерал Кюхлер? — услышал он среди легкого потрескивания мембраны.
— Да, господин гауляйтер. Я вас слушаю.
— Вот что, Кюхлер. Фюрер поручил вам ответственное и почетное дело. Вы обязаны руководить эвакуацией из пригородов Ленинграда принадлежащих отныне фатерлянду ценностей. За всеми консультациями обращаться ко мне. Надеюсь, вы понимаете, как дорого мне все, что связано с искусством? Вот так. Ждите письменных указаний.
Настроение у Кюхлера испортилось безнадежно. Генерал отлично знал, в чем заключается «любовь к искусству» Эриха Коха: гауляйтер задумал любыми средствами перещеголять Германа Геринга в сборе коллекций. «Теперь придется вертеться между Герингом и Кохом. Каждый потащит добро к себе, а я должен буду отдуваться перед ними обоими», — невесело подумал Кюхлер.