Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15
Шрифт:
— Река, я Ручей, Река, я Ручей. Как меня слышишь? Река, я Ручей. Как слышишь? Как меня понял? Река, я Ручей, прием.
Ответа не последовало.
— Река, я Ручей. Как меня слышишь? Река, я Ручей. Как понял? Прием, — снова повторил радист. И снова не услышал ответа.
— Связи нет, товарищ капитан!
— Ты мне что-то сказал? — переспросил Сергеев. Новое звание присвоили ему только позавчера, и он еще не мог к нему привыкнуть.
— Я говорю — нет связи.
Нескладная фигура выросла рядом и сразмаху шлепнулась на землю.
— Посыльный
— Передайте: приказ будет выполнен!
Через полчаса нового комбата вызвали на КП.
— В течение ночи нам приказано вести активные боевые действия с целью помешать гитлеровцам организовать оборону на промежуточных рубежах, — говорил командир полка. — Командование фронта готовит решительный удар, рассчитанный на то, чтобы расколоть вражескую группировку на несколько частей и прорваться к центру города. Задача предстоит трудная. Надо любыми способами помешать немцам за ночь отдохнуть и подтянуть свои резервы…
Олег Николаевич возвращался в батальон. Наступило временное затишье, и откуда-то издалека, со стороны вокзала, доносился приглушенный расстоянием голос диктора:
— Немецкие солдаты! Начальник гарнизона генерал от инфантерии фон Лаш обращается к вам в эти трудные часы. Кенигсберг должен быть удержан. Любой ценой! Пока в городе остается хотя бы один немецкий солдат, русские в него не войдут. Победа или смерть! Мы не сдадимся ни на каких условиях!..
«Последний вопль преступника, приговоренного к поражению самой историей», — подвел итог этой речи Сергеев.
Всю ночь не прекращался гул артиллерийской стрельбы. Ему вторил стрекот пулеметов, частые винтовочные выстрелы и автоматные очереди. Озаренный вспышками ракет, отблесками разрывов, пламенем пожарищ, город еще жил — жил странной, напряженной жизнью обреченного.
Сергеев не сомкнул глаз до рассвета, осматривая боевые порядки.
А вместе с первыми лучами солнца, едва пробившимися сквозь сплошную пелену дыма и гари, снова началась артиллерийская подготовка. Весь лень продолжались жестокие бои. Гитлеровское командование ввело свои последние резервы — отряды фольксштурма, наспех, кое-как собранные и почти необученные.
Около полуночи в батальон Сергеева неожиданно прибыл командир дивизии полковник Толстиков.
— Сумеешь выполнить трудную задачу, комбат? — спросил он.
Через два часа Сергеев построил свой батальон под каменными опорами взятого моста. Он произнес совсем короткую речь:
— Спасибо. Дрались, как полагается гвардейцам. Не зря наша дивизия носит название Московской. Имени своего не опозорили ни разу. Командирам рот представить отличившихся к награде. Борисенко, ко мне!
Писарь батальона подбежал к комбату.
— Приготовил?
— Да.
— Пиши.
— Много написал я на своем веку, — говорил
Писарь сказал правду. Ровными белыми буквами на темном кирпиче опор он вывел: «Этот мост взяли в апреле 1945 года гвардейцы соединения полковника Толстикова». Так и осталась эта надпись здесь, напоминая калининградцам о делах грозных и суровых.
А к утру батальон вместе с другими подразделениями ворвался в здание Южного вокзала. Днем 8 апреля стало известно, что наши войска заняли порт, овладели северо-западной и южной частями города, оседлали железную дорогу в нескольких местах.
Армейская газета вышла в тот день в виде маленькой листовки — верстать и печатать все четыре полосы не хватило времени. Даже одни заголовки крохотных заметок были красноречивее любых длинных статей: «Мы штурмовали машиностроительный завод», «На занятых судостроительных верфях», «Бумажная фабрика в наших руках», «Наступление продолжается», «Пройдено триста городских кварталов», «Атакован газовый завод», «Прекратили сопротивление еще четыре форта», «Химический завод взят».
В штабе фронта перехватили радиограмму Лаша в ставку Гитлера:
«Прошу разрешения фюрера сосредоточить наши силы в западном направлении и предпринять попытку прорваться из окружения на запад».
Из Берлина немедленно последовал ответ.
«Драться до последнего. Все, кто попытается оставить город, будут приговорены к смерти». Гитлеру незачем было теперь беречь силы, незачем было думать о своих войсках. Крах близился. И бесноватый фюрер пытался ценой десятков тысяч жизней оттянуть окончательное поражение хотя бы на несколько дней.
— Драться до последнего! — этими словами он начинал свои приказы.
— Драться до последнего! — заканчивались все воззвания фюрера.
— Драться до последнего! — звучало по радио.
— Драться до последнего! — пестрело на страницах газет.
— Драться до последнего равносильно самоубийству! — сказал генерал Лаш и обвел глазами тех, кто собрался в его блиндаже. Здесь были фюрер города Вагнер, начальник штаба обороны, гарнизонные военные специалисты, командиры дивизий, представители городских властей. Все молчали. Не услышав поддержки, но не встретив и возражений, Лаш продолжал:
— Каждому из нас очевидно, господа, что немецкое государство разваливается. Руководство фюрера становится чисто формальным. Берлин находится под угрозой окружения. Нам необходимо действовать на свой риск и страх, взяв на себя всю полноту ответственности за возможные последствия. Впрочем, — усмехнулся генерал, глядя на перепуганные липа своих собеседников, — впрочем, эту ответственность готов взять на себя я. Я приказываю войскам пробиваться на запад.
К вечеру стало ясно: эта попытка закончилась полным провалом. Прорваться через кольцо советских войск не было никакой возможности.