Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15

Черненок Михаил Яковлевич

…Опять была жара, но не такая яростная, как несколько дней назад. Дышалось легко, и рубашка не прилипала к телу. За четыре года Мохов привык к этому городу, он даже стал ему нравиться. В первые дни, когда он, житель крупного индустриального центра, приехал в глубинку, город показался ему тихим, безрадостным и скучным невероятно. Неспешная размеренность жизни раздражала Мохова. Отсутствие суеты, столпотворения машин на улицах он считал первым признаком глухой провинции. Соседство еще крепких бревенчатых, очень темных, а поэтому чрезвычайно мрачных одноэтажных домов с однотипными, как правило, белыми многоэтажными блочными башнями выглядело противоестественным и безвкусным. И только присутствие детей, которых

в городе было неимоверное количество — детсады строили каждый год, но их все равно катастрофически не хватало, — радовало глаз. Однако в последнее время, к своему удивлению, он стал замечать, что уже без раздражения бродит по затемненным безлюдным улочкам, с интересом, будто впервые, разглядывает старые избы и что, оказывается, они все разные, у каждой есть своя особенность и в проектировке, хотя первые хозяева этих домов, наверное, и не слыхали таких слов, и в украшениях окон, крылечек, ворот. Странное дело, но Мохов теперь и не так уж крепко, как раньше, огорчался, переживал, что его распределили именно сюда. Конечно, в глубине души ему очень хотелось домой, в областной центр, в большой город. Там его родина, и масштаб работы хотелось иметь побольше, и в академию неплохо было бы поступить, однако он знал, что если и уедет, то город этот не забудет никогда. И вдруг словно обожгло его, все поблекло вокруг, омертвело, и все его размышления приобрели иной смысл. «Никогда не забуду, — мрачно усмехнулся он, — это точно».

Светлый просторный магазин с огромными окнами от пола до потолка занимал первый этаж недавно отстроенного девятиэтажного дома. За стеклом мелькали покупатели, их было немного, в основном женщины и старики. Мохов обошел дом и не спеша прошелся мимо штабеля пустых ящиков. Возле черного провала служебного входа, откуда тянуло резким, но приятным запахом копченой рыбы, на импровизированных лавках — широкие доски уложены на два-три ящика — сидели мужики в черных мятых халатах. Их было трое. Двоих Мохов видел только со спины. Судя по их мощным широким плечам, обтянутым халатами, мужики были здоровые и сильные, как и подобает грузчикам. Напротив них, беззаботно покуривая, полулежал на ящиках тощий длинный субъект средних лет в надвинутой на лоб и скрывающей под полями пол-лица детской панамке. Мохов сразу и не узнал его из-за этой панамки. Иван Григоренко походил в ней на неуклюжего голенастого подростка, которого злые дяди сбили с истинного пути, заманив невинную душу в свои сети с помощью ванильного мороженого и бодрящего напитка под названием «водка».

— Тут она ко мне клеиться начала, — правдиво тараща глаза, говорил Иван.

— К тебе, к задохлику? — сипло хохотнул один из мужиков и дернул головой, так ему было смешно.

— Вот именно, ко мне, — нисколько не обидевшись, продолжал Иван. — Ее-то к Сережке Пятову привели. Ну там баба одна подружку свою приволокла. Ну вот, а она мне все пойдем да пойдем потанцуем. Ну, я че, я могу. Пойдем, говорю, краля. Ну, потанцевали, по стакану хлопнули, а она опять — пойдем да пойдем. Серега зубами скрежещет, мышцы под рубахой катает. Ну, я что, мое дело шестнадцатое, меня приглашают, я иду.

— Короче, — грубовато оборвал все тот же мужик.

— Ага, — согласно кивнул Иван, — короче, поднабрались все как следует. Девка эта на мне виснет, от себя никуда не отпускает. Все адресок мне на ухо шепчет. — По ходу рассказа Иван в лицах изображал себя и кралю, получалось забавно и весьма умело. — Ну, значит, разбегаться начали. Выходим мы с ней, идем так спокойненько, покачиваясь, по черным, можно сказать, переулкам. А она мне говорит, пошли ко мне. Ну а я, поверьте, мужики, никакой охоты не испытываю, мне бы сейчас в свою постельку и подрыхать минут шестьсот. А она настырная такая, пошли, говорит, и все. Не могу, говорю, не пойду сегодня. А она злобно так, с криком, или сегодня, говорит,

или никогда. Ну че, говорю, спокойно так, значит, никогда. Она заглохла сразу, потом тихо так говорит, ладно, завтра приходи.

Окончил свой рассказ Иван с торжествующим видом. Однако ожидаемого эффекта концовка не произвела. Грузчики молчали.

— Ну а дальше что? — с недоумением спросил молчавший до этого мужик.

— Да все, — удивился Иван.

— Ну и что? — сказал мужик.

— Так смешно ведь, разве нет? — начал злиться Иван.

— Что? — спросил мужик.

— Ну, про бабу эту, — Иван медленно поднялся и исподлобья глядел на своих коллег.

Мужик помолчал немного, пожал плечами, поковырялся в ухе и спросил:

— Ну а дальше что?

Иван безнадежно всплеснул руками, поднял голову, посмотрел поверх мужиков, словно ища, кого б позвать себе на помощь, и тут увидел Мохова. Тот подмигнул ему и медленно пошел со двора. Иван все понял. Он и вида не подал, что увидел кого-то. Встал кряхтя.

— Дураки вы, дураки. И сидеть тут с вами больше не желаю, — беззлобно сказал он и неторопливо направился в ту сторону, куда пошел Мохов.

Тот ждал его шагах в двухстах от дома, на пустыре, посреди густых зарослей орешника.

Они поздоровались.

— Здорово рассказываешь, артист! — похвалил Мохов.

— Да чего там, — отмахнулся Иван, но похвала пришлась ему по душе. — Тупые они, дружки-то мои. Долго до них доходит, — словно оправдываясь, добавил он.

— Загуливают? — заметил Мохов.

— Так я тоже загуливаю, — удивился Иван.

— У тебя структура ума другая, — Мохов постучал себя по голове. — Тебе это во вред не идет в отличие от них. — И на полном серьезе заключил: — Таких, как ты, на земле вообще немного.

Григоренко недоверчиво покосился на Павла.

— А не врешь?

— Железно. Я людей знаю, судебную психиатрию изучил, психологию и вообще… Так что все точно.

Иван довольно заулыбался. «Как мало человеку надо», — подумал Мохов.

— Чего тебе, начальник? — поинтересовался Иван.

— Ты извини, что с вопросом таким к тебе обращаюсь. Но сам понимаешь, без помощи, как говорится, общественности нам не обойтись. Не слышал ли, никто шкурками не приторговывает, норковыми или соболиными?

— Теми, что со склада сперли?

— Нет, теми, что из леса.

— Значит, браконьерничают, гады? И, поди, прилично, раз спрашиваешь. Хотя давненько не слыхивал о крупном чем-то. Так, по мелочам, знаю, балуются. Но и этих, кто по мелочам, я, начальник, тоже не уважаю. Зачем свое же государство обеднять? Правильно я рассуждаю? Так что зря извиняешься, помогу, конечно. Ты еще раз прости меня, что бандюгу эту пригрел. Кабы знал, кто он, сам бы пришел заявил. Веришь, нет? У меня такая мысль — выпить негрешно, драться тоже негрешно — силу свою мужицкую показать, но за просто так хапать то, что люди потом своим зарабатывают… Это… это…

Иван не нашел больше слов, только скривился презрительно и сплюнул в сердцах. Изумился Мохов и решил было, что все это игра, снова лицедействует Иван, как минуту назад перед грузчиками. Когда шел сюда, уверен был, что Иван не откажет ему в помощи, хотя бы ради того, чтобы спокойно ему потом жить дали, не терзали потому, что преступника укрывал, хоть и по незнанию, но укрывал все же. А тут такая ненависть ярая к тем, к кому он, наоборот, казалось бы, должен если не с любовью, то, во всяком случае, без особого презрения относиться. Изумился Мохов, но виду не подал, лишь пристальнее взглянул на Григоренко, словно хотел проникнуть взглядом туда, в глубину, в душу к нему. И что-то было во всем облике Ивана, в словах его неподдельное, настоящее, поистине неистовое, злое, что Мохов поверил ему окончательно, без долгих раздумий. «Значит, не все потеряно, еще, значит, можно подраться за него», — подумал он.