Антология советского детектива-38. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
— Я, конечно, не мог поверить в эти чудеса, — рассказывал Блейк, — но я поверил в то, что у Гордона мог быть шанс выбраться на свободу. Он же как-никак советский гражданин, не то что мы…
— Ну и что из того, что он советский гражданин? — не понял его Питер.
— А то! Стоит русским арестовать английского шпиона, и они сразу же произведут взаимный обмен. А вот у нас с тобой никакой на это перспективы!
— Особенно у меня, — согласился Питер, — поскольку я — американец.
— У меня тоже нет никаких шансов. Английские власти никогда и ни при каких обстоятельствах не отпустят меня, потому что я являюсь британским подданным, и тем более государственным служащим. Это во-первых, а во-вторых, уголовное законодательство Великобритании не предусматривает амнистии своим гражданам.
— Но неужели все сорок лет ты будешь шить здесь почтовые мешки?
— Я подумаю, Питер, что мне предпринять.
— Получается, что тюремное заключение — это рок?
— А что поделаешь, все предопределено господом Богом.
— Но это же фатализм!
Блейк, подумав, сказал:
— Фатализм заключается не только в том, чтобы смиренно ждать, принимая случившееся как неизбежность. Фатализм может выражаться и в отдельных импульсах, которые побуждают человека к определенным поступкам. Я надеюсь, что со временем появятся и у меня импульсы, побуждающие к каким-то конкретным действиям. К каким именно, поживем — увидим. А пока давай-ка, Питер, решать твою проблему. Мне кажется, тебе следует пойти на маленькую хитрость: притвориться заинтересованным в предложении Элтона хотя бы ради того, чтобы доставить ему удовольствие…
— И что дальше? — не понял его Питер.
— А дальше ты Элтону должен заявить, что без согласования этого вопроса с Хелен ты ничего решить не можешь. Что тебе надо встретиться с ней. Уверен, что после этого они предоставят свидание и ты убедишься, что Хелен никаких обязательств, чтобы остаться здесь, не давала. Знаем мы эти штучки Элтона! Когда ты наговоришься вволю с Хелен и предупредишь ее, чтобы ни на какие провокации впредь не поддавалась, пошли ты его куда подальше!
— Хорошо, я так и поступлю.
Все, о чем Блейк говорил Питеру, впоследствии осуществилось и подтвердилось: Хелен никогда не помышляла об измене и не желала даже весги разговоры с представителями службы безопасности, несмотря на их обещания освободить досрочно из тюрьмы и обеспечить ее старость.
Видя, что у англичан ничего не получается с обработкой супругов Крогеров, сотрудники американского ФБР, специально прибывшие из Нью-Йорка в Лондон, решили самостоятельно побеседовать с ними о возможно проводимой с полковником Абелем шпионской деятельности против США. Однако Хелен и Питер отказались с ними встречаться, что было на руку английской контрразведке, постоянно соперничавшей с ФБР. Но американцы на этом не успокоились: они потребовали выдачи им граждан США Морриса и Леонтины Коэн. Однако Крогеры и на этот раз, словно сговорившись, сориентировались правильно: они заявили о том, что давно уже не являются гражданами США, поскольку в Лондон прибыли из Варшавы, где они приняли польское гражданство, и что после отбытия срока заключения обязательно вернутся только в Польшу.
Это заявление Крогеров сыграло решающую роль в отказе выдать их Соединенным Штатам Америки.
Как только над Крогерами свершился суд, в Москве сразу же приступили к изучению вопроса о том, как их теперь выручать? Вариантов предлагалось много, но Центр принял единственное решение: через польский МИД оспорить утверждение об американском гражданстве супругов Крогеров и настаивать перед английским правительством на их польском гражданстве. Но возникла проблема: как информировать их об этом, чтобы они со своей стороны избрали бы тоже аналогичную линию поведения? Решили попробовать начать переписку от имени родственницы Хелен — Марии Пэтке, якобы проживающей в Варшаве на улице Вавельска, что в полной мере соответствовало отступной легенде Крогеров.
Первое сигнальное письмо явилось для Хелен приятной неожиданностью. Несколько месяцев она ощущала полное одиночество, которого не испытывала никогда ранее, и вдруг это письмо из Польши! После его прочтения она поняла, что Центр думает, заботится о них, что они теперь не одиноки, что кампания за их досрочное освобождение практически начала уже набирать обороты. [374] И это страшно обрадовало ее. Но радость оказалась недолгой: Элтон продолжал плести сеть, как паук. Надеясь хоть что-то выжать из Крогеров, он стал опять вызывать их на душераздирающие беседы. Но каждый раз он наталкивался на нежелание обсуждать какие-либо вопросы разведывательной деятельности. Разозлившись, он решил отомстить им и добился, чтобы их развели по разным тюрьмам: Питера отправили в Стренджуэйс (буквальный перевод — «странные пути»), а Хелен — в графство Чешир, где находилась женская тюрьма Стайл — единственная в Англии.
374
Переписку
И Стайл, и Стренджуэйс пользовались у профессиональных преступников самой плохой репутацией, в них всегда было холодно, неважно кормили, свет в камерах горел круглосуточно, а персонал состоял из грубых и вульгарных людей. К тому же Крогерам здесь еще больше ограничили свидания: один раз в три месяца. Особенно не повезло Хелен: ее поместили в камеру с уголовницами, которые совершили самые тяжкие преступления. Ежедневно они старались досадить «чужестранной шпионке»: сыпали соль в ее пищу, иногда опрокидывали, якобы случайно, миску с тюремной баландой, оскорбляли и унижали нецензурными словами. Но Хелен была несгибаемой женщиной и умела постоять за себя: если ей бросали грубый вызов — она принимала его и давала достойный отпор, зная, что обращаться в таких случаях к начальнику тюрьмы или надзирателю бесполезно — все равно никто из них не поможет.
Содержание Питера и Хелен в одних камерах с уголовными преступниками по замыслу службы безопасности должно было подорвать моральный дух и парализовать их волю, однако, несмотря на невыносимые условия содержания, Крогеры вели себя стойко и мужественно, они не выдали на проводившихся с ними беседах никаких секретов, по-прежнему оставаясь непреклонными.
В ответе на первое письмо из Варшавы Хелен сообщила «своей кузине» в Польшу:
…Мы оказались жертвами случайности. Нас осудили за то, что мы имели дружбу с Гордоном Лонсдейлом и хранили кое-какие его вещи, а не за нарушение законов Великобритании. Очень сожалеем, что нам не удалось пока доказать англичанам и приезжавшим из США сотрудникам ФБР, с которыми я и Питер отказались встречаться, что мы — граждане ПНР. Надеемся, тетя, на вашу помощь.
Время у нас тянется долго, бесконечно долго, его скрашивают лишь редкие свидания с Питером. Он по-прежнему много читает, наверстывает, как он говорил, упущенное за несколько последних месяцев. Сокамерники его уважают за знания и жизненный опыт, но чувствует он себя среди них плохо. Эта зима особенно отразилась на его здоровье. В неотапливаемых каменных мешках тюрьмы он постоянно зябнет.
Ужасаюсь и я при мысли, что зима еще не закончилась: в камере сильно мерзнут руки. Создается впечатление, что только сейчас наступили сильные холода. Ах, как я хотела бы получить от вас что-нибудь шерстяное из одежды, а из продуктов — польской колбаски и черного хлеба. Но, к сожалению, мне не разрешено получать что-либо с воли, кроме писем. И вообще тюремная рутина меня изнуряет. Режим, будь он трижды проклят, страшно надоел: в 6 часов подъем, потом весь день работа, а в десять вечера уже гасят свет в камерах. У Питера, наоборот, всю ночь горит свет: надзиратели наблюдают за ним через «глазок» в двери, на месте ли он, не подпиливает ли решетки на окне.
…Многое хотелось бы еще написать, но какой смысл: чтобы пополнить архив тюремного цензора еще одним неотправленным письмом?
Поэтому напишу-ка я сейчас Питеру, сообщу ему о том, что мне разрешено получать почту, что наладилась связь с материком. Вот уж он обрадуется! Кто ему, кроме меня, теперь напишет! Тетушка же будет писать только мне!
Нет меры благодарности вам, Мария, за милосердие к нам. Да благословит вас Бог за заботу о нас.
После получения такого ответа от Хелен в Центре поняли, что «Дачники» сориентировались правильно: они твердо придерживаются польского гражданства, не дают показаний относительно того, что работали на советскую разведку. Все это было хорошо, но плохо то, что к ним проявлялся повышенный интерес со стороны американских спецслужб, что существенно осложняло задачу их вызволения. К тому же времени был подготовлен обмен Гордона Лонсдейла на ранее арестованного в Москве английского бизнесмена Гревилла Винна, который по заданию Интеллидженс сервис осуществлял связь с О. Пеньковским.
Располагая подобной информацией, американцы и англичане могли просчитать, что «Дачники», сотрудничавшие с Лонсдейлом, скорее всего тоже работали на Советский Союз. Но поскольку обмен Гордона планировалось произвести через Польшу, а сам Лонсдейл, хотя и выдавал себя за канадца, числился польским разведчиком, то Центр вполне естественно решил до конца побороться за освобождение «Дачников» от имени Польши. Тем более что поляки, прекрасно понимавшие, что причиной провала «портлендской пятерки» явилось предательство их сотрудника Михаила Голеневского, согласились представлять интересы советской разведки. И к тому же еще у Хелен были твердые доказательства, что ее мать родилась в Польше и что в Варшаве у нее остались родственники, с которыми она ведет постоянную переписку.