Антология советского детектива-38. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
— Ты же наверняка тоже обедать? Время подкрепиться, напиться и удавиться.
— Да, решил вот перекусить, — слегка растерявшись от ошеломительного напора Белугина, ответил Соломин, а генерал буквально ощупал его с ног до головы бегающим взглядом.
— А что такой задумчивый? Задумал государственный переворот? Возьми в советники. Много не попрошу. Банку водки и тарелку селедки. Щи да каша — пища наша.
Соломин смутился еще сильнее; после провала ГКЧП эта шутка не выглядела ни доброй, ни безобидной.
— Да что вы, Глеб Арсентьич. Никаких переворотов. Дело наклевывается
— У-у-ух! Помнишь Карлсона? А чем он отличается он нашего Председателя? Знаешь? — Генерал хитро скосил глаза.
— Честно говоря, нет, — признал Соломин.
Да, он тут же попробовал найти какое-нибудь внешнее сходство, но как-то не очень выходило. Высокий и худой, Председатель много лет мучился язвой желудка и от этого высох как щепка. Карлсон же страдал всеми возможными пороками, первым из которых было обжорство, а вторым — нахальство. Нет. Они явно ничем не были похожи. То есть ответ был очевиден: ничем. Но это явно был неправильный ответ. Соломин мотнул головой:
— Нет. Не вижу ничего общего. Отличий слишком много. А множественность ответов говорит об ошибочном направлении моих размышлений.
Соломин тоже хитро прищурился, потому что фактически повторил слово в слово формулу, высказанную генералом Белугиным на одном из семинаров в «Вышке». Генерал хлопнул в ладоши и засмеялся.
— Вот так так?! Ай да Юрочка! Наш Соломин Юра — очень важная фигура, рапорт настрочил с утра и не помнит ни хера! — Белугин вдруг стал абсолютно серьезным. Поднял указательный палец и изрек:
— Друг мой, знакомый тебе по урокам Лилианы Леонидовны, бессменной учительницы норвежского и шведского языков в нашей альма-матер, Карлсон улетел и обещал вернуться. Помнишь?
Соломин кивнул, а Белугин внятно, членораздельно произнес:
— Так вот, наш Председатель в отличие от Карлсона улетел и, скорее всего, не вернется.
Соломин растерянно моргнул, но Белугин, кажется впервые за эту встречу, говорил серьезно.
— Почему вы так думаете? — напрягся Соломин.
Это известие было совсем не радостным и усложняло его положение в связи с написанным и еще так и не переданным рапортом.
— А я не думаю, — мотнул головой Белугин, — пусть пони думает, у него голова вон какая большая! И глаза грустные. А я? Я точно знаю, где найду, а где потеряю. Ух ты, целая строчка из песни. Надо будет втюхать каким-нибудь поэтам доморощенным.
Соломин сосредоточился.
— А вы уверены? Просто я спрашиваю… ну, у меня действительно срочный вопрос. По делу.
Соломин задумался; он все не мог решить, сказать или не сказать о своей находке. Белугин был мужик ушлый, да и разведчик опытный. Более тридцати лет мотался по миру. Всякое повидал. Он вполне мог подсказать что-то дельное. Да и по уровню компетенции первый зампред мог принимать решение по такому поводу самостоятельно.
Двери лифта мягко открылись, и Белугин, выйдя из кабины, взял под локоть Соломина и тихо произнес:
— Ты, Юрь Максимыч, не грусти и не надейся на Председателя. Он сегодня, знаешь, не выдержал на ковре у
Белугин похлопал Соломина по плечу и протолкнул вперед, минуя очередь к кассе, — по общему правилу генералы обслуживались без очереди, и то, что Белугин на правах льготника прихватил с собой и Соломина, никого не смутило. Впрочем, чтобы сгладить щекотливый момент, он повернулся к очереди и с самым серьезным видом произнес:
— Товарищи чекисты, не забывайте пробивать чеки! Предъявляйте пробитые чеки официантам начеку. Сохраняйте чеки и ваше спокойствие до выхода из ЧеКа! Ха-ха-ха!
Очередь отреагировала оживленно, но сдержанно. Совсем не одобрить шутку одного из руководителей могущественного ведомства было опасным вольнодумством, да и шутки Белугина — простые и понятные — вполне устраивали офицеров.
«Надо спросить… — решился наконец Соломин. — Отличный шанс!»
Академик
Черкасов пытался поговорить с академиком утром, но у того все время толпилась публика, а потому приходилось ждать. И лишь в обед Черкасов не выдержал, двинулся напролом и хлопнул дверью приемной так, что секретарь подскочила:
— Ой! Да вы что?! Борис Васильевич! Штукатурка сыплется. Так же нельзя!
— Можно. Все можно, когда нужно. У себя? — Он кивнул на массивную бронзовую вывеску.
Секретарь поправила прическу.
— У себя. Но сейчас ведь обед.
— Что ж, тем лучше. Никто не помешает. — Борис отодвинул секретаршу и толкнул обитую потрескавшейся по всей поверхности кожей дверь: — Илья Иосифович, разрешите?
Дремавший академик вздрогнул, пожевал бородку, вгляделся и наконец-то узнал:
— А? А-а-а, Борис Васильевич, пройдите.
— Спасибо. — Черкасов сел напротив и положил перед академиком уже знакомый ему список.
— Илья Иосифович, у меня пара вопросов. Можем переговорить?
Рунге едва заметно сдвинул брови:
— Переговорить? Да-да, можем.
— Вот только что, буквально вчера, наш известный всем издатель приходил ко мне вот с этим самым списком. Я его просмотрел и закрыл несколько публикаций. А проходит пара часов, и что я узнаю? В план издательства попали, и непонятно, как попали, лично мной закрытые книги.
Рунге приподнял очки и бросил на Черкасова подслеповатый слезящийся взгляд:
— Хм. А как вы, Борис Васильевич, узнали, что они уже в плане издательства?
Черкасов в прямом смысле прикусил язык. Академику не следовало даже подозревать, что у его заместителя есть такие информационные возможности.
— В том-то и беда, — мгновенно перешел он в наступление, — что я, ваш заместитель, узнаю о таких важных вещах совершенно случайно! — Черкасов яростно всплеснул руками, но уже понял, что объяснять придется. — Спросил я Смирнова о соглашении, которое он с англичанами заключил. Там ведь тоже фигурирует один вопрос сомнительный. В плане секретности… — на ходу сообразил, куда надо гнуть, Черкасов.