Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
Виктор, не знавший древней песни, хоть и с опозданием (подхватывал слова, вдруг выскакивающие в зыбкой памяти), но подпевал. Прикончили песню. В полном молчании смотрели, как старательный Виктор разливал по пятой. Не чокаясь, выпили. Алик изучил пустую семидесятипятиграммовую рюмку на просвет, повертел ее за ножку и с сожалением поставил на стол.
— Вместо тоста, — сказал он. — Почему вы, фронтовики, вернувшиеся победителями с великой войны, не были допущены к власти? За все сорок пять лет ни один из вас не был в числе
— Просто нас слишком мало вернулось. И не самых лучших, Алик. Лучшие — полегли.
— Не скажи, не скажи. В науке, литературе, искусстве, кинематографе твое поколение определило целую эпоху.
— Пока мы воевали, наши шустрые тыловые одногодки заняли все места. Вот и все.
— Если бы. Места были, но вас на эти места не пускали. Все боялись, боялись вашей жажды немедленной справедливости, боялись вашего твердого понимания, что такое хорошо и что такое плохо, боялись вашей ярости и вашей неуправляемости. Виктор, сдавай по следующей. Выпьем за неуправляемость Александра Смирнова.
Но выпить не успели. Зазвенел непривычным своим звоном ручной дверной звонок — непреходящая гордость барахольщика Спиридонова. Алик встал было.
— Обожди, — остановил его Смирнов. — Хотите скажу, кто там, за дверью?
— Думаешь, он? — спросил Казарян.
— Он, — уверенно подтвердил Смирнов. — Иди, Алик, впускай генерала Ларионова.
Генерал Ларионов (в штатском) вошел в гостиную, увидел стол, спросил, не здороваясь:
— Выпить поднесете?
— Поднесем, — пообещал Смирнов, а Казарян поинтересовался:
— Что ж не поздоровался с нами, Сережа?
— Так ведь вы руки не подадите, — свободно ответил Ларионов.
— Это уж точно, — подтвердил Смирнов. И Виктор: — Налей-ка ему. Стакан.
Алик подставил к журнальному столу еще одно кресло, и Ларионов уверенно уселся. Придвинул к себе стакан, подобрал закусь. Четверо внимательно наблюдали за его действиями.
— Что ж не спрашиваете, зачем я к вам пришел? — спросил, прерывая раздражавшее его молчание, Ларионов. Хотел, чтобы к нему относились серьезно.
— А чего спрашивать? — ответил Смирнов. — Выпьешь, и сам расскажешь.
— Ты как всегда прав, — подтвердил Ларионов. — Расскажу.
Питух он был никакой. Для форсу опрокинул стакан одним махом, но не сумел как следует придержать дыхание, и оттого, закашлявшись, допустил водку гулять по пищеводу сюда-туда. От нечеловеческих усилий загнать дозу сорокаградусной в желудок слезы выступили на его страдальческих глазах. Но загнал-таки, вздохнул освобожденно, откусил огурец и, жуя, смахнул ладошкой набежавшую слезу.
— А еще генерал, — осудил его неумелость Казарян. — Разве генералы так пьют?
— Генералы так не пьют, — согласился Ларионов. — Генералы пьют из деликатной посуды.
— А за что тебя в отставку, Сережа? — поинтересовался вдруг Алик.
— Мавр сделал свое дело, мавр
— Так, да не так, — не то подтвердил, не то отверг предположение Смирнова генерал в отставке, одновременно закусывая. — Может, перестанем в кошки-мышки играть, Саня? Может, все-таки спросишь, зачем я пришел?
— Ты пришел, чтобы узнать, насколько серьезно мы за тебя взялись и до какого дна докопались. И еще. Больше тебе некуда идти.
— Так уж и некуда! — обиделся Ларионов.
— Некуда, — еще раз уверенно заявил Смирнов. — Дело-то ваше секретное, и о том, что оно провалилось, ты можешь поговорить с тем, кто знает о нем. С работодателями своими ты говоришь только тогда, когда они тебя вызывают. Ну, а к нам, влезшим в эти вонючие тайны помимо твоего желания, по старой памяти можно припереться и без спроса.
— Когда вы с Ромкой окончательно поняли, что в этом деле задействован я?
— В принципе мы не собираемся отвечать на твои вопросы, — вместо Смирнова ответил Казарян. — Но на этот ответим. Окончательно поняли, когда ты пятнадцать минут тому назад заявился сюда. А догадались после того, как узнали подробности операции по укрощению группировок. Почерк-то знакомый.
— А чистенько я их накрыл, а? — погордился Ларионов.
— Хвастаться нечем, — осадил его Казарян. — Методика-то Саней была разработана еще лет двадцать-тридцать тому назад. Правда, коварство, подлость и вранье — твои. Этого не отнять.
— Подлость! Коварство! — приличная доза сделала свое дело, и Ларионова безудержно повело на монолог. — Если вам еще не надоело жить в бардаке, именуемом перестройкой с демократическим образом жизни, то мне надоело до блевотины. Мне надоело, что моя Москва разлагается, как тифозный труп. Мне надоели разбитые мостовые, вонючие подворотни, засранные и зассанные дворы, мне надоели кооперативные палатки с немыслимыми ценами, пустые государственные магазины и очереди, очереди, очереди. Мне надоели гнусные молодчики, вдруг ставшие хозяевами жизни, мне надоели старые начальники, обтяпывавшие только свои делишки, мне надоели новые начальники, считающие, что все происходящее сегодня — в порядке вещей.
— Больная совесть Москвы, — оценил ларионовские переживания Казарян. — И что же ты сделал, чтобы защитить нас от этого безобразия?
— Мне предложили навести порядок в нашем городе, и я согласился.
— Кто предложил? — спросил Алик.
— Главное, не кто, а что. Катастрофически ухудшающееся положение в городе и стране.
— Ну, а не главное? Кто? — настаивал Казарян.
— Не мой секрет, Рома. Поэтому ответить не могу.
— Можешь не отвечать, — сказал Смирнов. — Догадываемся. Я спрошу тебя о другом: какой порядок предложили тебе навести в городе? Новый?