Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
– Приятно, - вяло подтвердил Смирнов.
– Казарян, ты у нас - самый образованный. Читал что-нибудь из того, что это писатель насочинил?
– Читал.
– Ну и как?
– На уровне. Про то, как льют сталь, а шлак отбрасывают.
– Злободневно, - неопределенно отозвался Сам.
– Ну, на сегодня достаточно. Топайте домой, орлы.
Казарян непроизвольно хихикнул. Сам покосился на него, спросил с опаской:
– Ты что смеешься?
– Представил, как орлы топают, товарищ комиссар!
– Наглец ты и зубоскал, Казарян. Да, Саня, я сегодня со Скориным
– Я завтра на работу во второй половине дня приду, товарищ комиссар. Можно?
– Это почему?
– недовольно осведомился Сам - любил, чтобы все всегда были под рукой.
– В баню хочу сходить, помыться. От меня уже козлом отдает.
– Уж если так запаршивел, то давай.
– Сам поднялся.
– Еще раз спасибо вам, ребята, за то, что муровскую марку высоко держите.
В восемь часов они встретились у метро "Сокол" и пошли к Ивану Павловичу. Квартиру эту на улице Левитана Иван Павлович получил год тому назад. Получил, конечно, он, но выбирала ее Алевтина Евгеньевна, Алькина мать. Когда Ивану Павловичу стало совсем невмоготу ходить в уборную через двор, она написала гневное письмо секретарю М.К. Никите Хрущеву. Письма по жилищным делам Хрущев, вероятно, получал тысячами и вряд ли сам лично на них реагировал. Но с этим письмом, именно с этим, он ознакомился потому, что писалось в нем о тяжкой судьбе его однокашника по Промакадемии. Незамедлительно приехал помощник с ордером, и все семейство переехало в шикарную двухкомнатную квартиру. Алик в этой квартире не жил: два года как он вместе с женой, а потом и дочкой поселился в комнате Ларискиного мужа, который вместе с Ларисой жил за границей. Он был помощником военно-морского атташе в Дании. Сестра баловала Алика: привозила и присылала ему разнообразные заграничные шмутки, и поэтому он считался пижоном. Его даже прорабатывали на комсомольском собрании, как стилягу.
Они повернули направо к Песчаной улице. Когда проходили Песчаные бани, Александр напомнил сам себе:
– Завтра в баньку схожу.
Перешли по мостику речку Таракановку.
– Сколько ты отца моего не видел, Саня?
– Полгода, Алька.
– Виновато признался Александр.
– Ты только не пугайся. Он очень изменился.
– Господи, ну почему так? Ведь он был здоров как бык!
– Ты, главное, виду не подавай. Но и не резвись слишком бодро. Он ведь все про себя понимает.
Пришли. Перед дверью Смирнов подобрался, снял кепку, пригладил волосы и обернулся к Алику. Тот кивнул - порядок.
Иван Павлович, маленький, сухонький лежал на диване и улыбался им.
– Выбрался ко мне все-таки. Ну, здравствуй, Александр.
Он отодвинул книгу, очки и осторожно поднялся. В ловких светлых брюках, в бежевом, мощной вязки пуловере, в белоснежной сорочке с распахнутым воротом (все Ларкины презенты) он выглядел хрупким морщинистым мальчиком. Смирнову стало больно и страшно. Он весело улыбнулся и сказал:
– Здравствуйте, Иван Павлович. Вы просто какой-то иностранец!
– Ларка одевает. А что? Правда, ничего?
– Шик-модерн!
В комнату вошла Алевтина Евгеньевна и строго спросила:
– Александр, ты есть хочешь?
– Уж и не знаю, Алевтина Евгеньевна. Не думал как-то.
– А я знаю. Хочешь.
– Аля, - попросил Иван Павлович, - дай нам поговорить, а?
– Говори, конспиратор, - ласково обиделась жена и ушла на кухню.
Алик взял в руки книгу (то был "Петр Первый"), осмотрел ее, большим пальцем листанул как карточную колоду.
– Лейпцигское издание, - догадался он. А, собственно, почему стоим? В ногах правды нет.
Иван Павлович устроился на прежнем месте, Александр сел на стул у круглого стола, а Алик развалился в старом своем привычном кресле.
– А где она есть?
– спросил Александр и, вспомнив, рассказал, посмеиваясь: - Еду как-то на двенадцатом по Ленинградке. Народу довольно много. Кондукторша объявляет: "Следующая - Правда!", а вальяжный такой мужик, выпивши, естественно, спрашивает мрачно: "А где она, ваша правда?" В момент весь троллейбус притих. Никто не смотрит друг на друга, и все чего-то ждут. Вальяжный гражданин сошел у Лозовского, и все сразу оживились, заговорили...
– Ты к чему это рассказал?
– поинтересовался Иван Павлович.
– К слову пришлось. Забавно.
– Забавного мало. Запуганные люди, запуганные. Все боятся. Начальства, соседа, что люди скажут.
– А лучше, чтобы ничего не боялись, Иван Павлович?
– Человеку нужна свобода, Александр. Свобода от страха.
– Вон мои клиенты получили свободу. Никак не расхлебаем.
– Вы им не свободу дали, а из тюрьмы выпустили.
– Не вижу разницы.
– Твои клиенты - пена, грязная пена. Для них свобода вседозволенность. Свобода нужна народу, который избрал в истории свой путь. Свобода позволяет каждому сознательно с внутреннего своего согласия идти этим путем. А страх ждет палки. Палка или бьет, или указывает.
– А если не пойдут этим путем без палки?
– Значит, я прожил неправильную жизнь.
– Все-таки порядок нужен, Иван Павлович.
– Да. Порядок народовластия, порядок демократии.
– Вот вы говорите - народ! Народ! Народ - это люди, человеки. За ними - глаз да глаз. Распустить, так черт-те что получится.
– Бойся профессиональных шор, Александр. Я знавал многих, считавшших и считающих, что люди стадо несмышленышей, которому помимо вожака нужны пастух и свирепые кавказские овчарки. Пастух направит куда надо, а овчарки не пустят куда надо.
– Я, что ли овчарка?
– с обидой спросил Александр.
– Не стань ею, Александр.
– Иван Павлович не выдержал, поднялся, с трудом прошелся по комнате.
– Умер тот, кого я боялся. Единственного боялся, его. Мы себя всегда оправдываем. И я оправдывал себя и всех. Старательно отряхиваясь от сомнений, думал: так надо, это историческая и сегодняшняя необходимость. И, не размышляя, делал, как указывал он. Мы потихоньку становились рабами, потому что страх порождает рабов. Он всех загонял в страх, чтобы сделать народ послушным стадом. Крестьян беспаспортным режимом, рабочих - законом о прогулах и опозданиях, интеллигенцию - идеологическими компаниями и постановлениями.