Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Потому Донат Черепанов был какой-то сумрачный, весь нахохлившийся, Соболев — нервнонапряженный, готовый в любой момент сорваться. Говорил больше он, говорил не взвешенно, как подобало руководителю хоть и не густой людьми, но все ж организации, а злобно, порой истерически взвинченно.
— Кое-кто из легалов закуковал о безвинных жертвах…
— Чушь! — Донат резко остановился, так, что каблуки врезались в утоптанный песок дорожки. — Жертвы — да, безвинные — да! Но чем хуже, тем лучше! Жизнь — это борьба, только зверские акты могут довести народ до неминуемого бунта. Кролик перед удавом замирает обреченно,
— Меня не агитуй! — взвился Соболев. — Я им каждый раз толкую, что настоящий революционер порывает со всем миром, со всеми законами и моралью… Ему все дозволено во имя достижения высшей цели!
Монгольские скулы Соболева пылали чахоточным румянцем.
— Вот-вот! — подхватил Донат. — В эту точку и бей!
— Бью, — махнул рукой Соболев. — Только уж много жалостливых развелось. Достоевского начитались, графа Толстого…
— С этими рвать будем, и с концами… — конец фразы в тонких, искривленных губах Черепанова прозвучал откровенно зловеще. — Ладно, — произнес он после недолгой паузы. — Перейдем от теории к делу. Чека шерстит офицеров. Поначалу нас это устраивало, мы успели скрыться. Но пора и открываться, поднимать массы.
— Знаю, — Соболев не собирался так уж безропотно уступать лидерство Донату. — Казимир подготовил манифест. Принимаем ответственность на себя…
— Этого мало! В смысле ответственности надо прямо заявить, что Леонтьевский только начало!
— Не рано ли? Не ой ли?
— Самая пора, — убежденно отрезал Черепанов. — Распространять манифест начинай дня через два… Чтобы успеть подготовиться к новому акту…
Склонив головы друг к другу, почти касаясь плечами, шатаясь от возбуждения, словно пьяные, они брели вдоль могучей монастырской стены.
Новый отчаянный план роился в их помутившемся от ненависти и озлобления сознании.
Глава 8
— Что ж, товарищи, ситуация начинает проясняться, — Дзержинский обвел глазами спешно приглашенных в его кабинет членов коллегии МЧК. — Поступило сообщение из Брянска. Тамошние чекисты сняли с поезда известную анархистку Софью Каплун. При ней обнаружено письмо одного из руководителей федерации «Набат» Барона, он же Факторович, к Нестору Махно. Читаю текст: «Теперь в Москве начеку. Пару дней назад местный комитет большевиков взорван бомбой, погибло больше десятка. Дело, кажется, подпольных анархистов, с которыми у меня нет ничего общего. У них миллионные суммы. Правит всем человечек, мнящий себя Наполеоном. Они сегодня, кажется, публикуют извещение, что это сделали они. Барон».
Тяжело вздохнул Мессинг, по-бычьи опустив большелобую, с залысинами голову.
— Выходит, мы ошиблись, приписав теракт белогвардейцам.
Манцев живо возразил:
— Даже если и ошиблись, на оперативных мероприятиях это никак не отразилось, мы на беляках не замыкались, искали широко.
— И то слава богу, — согласился Дзержинский, — и все же несколько очень важных дней мы шли по ложному следу.
— А если Барон ошибается? — осторожно, как и подобает человеку, отвечающему за следствие, спросил Глузман.
Дзержинский вздохнул:
— Если бы… Если бы не одно совпадение, оно же подтверждение. Барон пишет, что
Гулко откашлявшись, Евдокимов достал из тоненькой папочки листовку, начал читать глухим, безнадежно простуженным голосом:
— «Граждане и братья! Вечером 25 сентября на собрании большевиков в Московском комитете обсуждался вопрос о мерах борьбы с бунтующим народом…»
— Ложь! — не удержавшись от возмущения, воскликнул Манцев.
Укоризненным взглядом Дзержинский остановил своего заместителя. Взглядом же предложил Евдокимову продолжать.
— «…Властители большевиков все в один голос высказались на заседании о принятии самых крайних мер для борьбы с восставшими рабочими, крестьянами, красноармейцами, анархистами и левыми эсерами, вплоть до введения в Москве чрезвычайного положения с массовыми расстрелами… Наша задача — стереть с лица земли строй комиссародержавия и чрезвычайной охраны и установить Всероссийскую вольную федерацию трудящихся и угнетенных масс… Первый акт совершен, за ним последуют сотни других актов, если палачи революции сами не разбегутся».
Евдокимов еще раз откашлялся и закончил:
— Подписано: «Всероссийский повстанческий комитет Революционных партизан».
— Провокаторы! — взорвался-таки Манцев.
— И прямые пособники деникинцев, — добавил Мессинг.
— Все верно, — согласился Дзержинский. — Однако оставим излишние эмоции при себе. Тут есть над чем поразмыслить. Первое, а вдруг это все-таки не анархисты. Обратите внимание на подпись — «Всероссийский комитет». Но у анархистов, как вы знаете, никаких комитетов не бывает, тем более Всероссийских. Второе — и это прямо противоречит первому… Барон утверждает, что у него, то есть у легальных анархистов, ничего общего с этими партизанами нет, однако он знает об их существовании, знает и о том, что они намерены выпустить воззвание, которое действительно появилось вскоре на свет божий…
— Быть может, есть смысл допросить этого Барона? — предложил Глузман.
— Попробуйте, — согласился Дзержинский. — Однако уверен, он ничего путного не сообщит, сошлется на слухи и прочую ерунду.
— Да, похоже, что взрыв все-таки устроили анархисты, — твердо произнес Мессинг и добавил с нескрываемым сарказмом: — Самая р-революционная партия России!
— Если это так, — Дзержинский поднял ладонь, восстанавливая тишину, — то наша задача незамедлительно этих архиреволюционеров и вытащить за ушко да на солнышко!
Феликс Эдмундович снова взглянул на воззвание, отыскал подчеркнутую синим карандашом строчку:
— Обращаю ваше внимание, товарищи, на одно место. Среди так называемых жертв большевиков названы рядом анархисты и левые эсеры. Это неспроста. Я вижу тому только одно объяснение: кто-то из неразоружившихся левых эсеров столкнулся с анархистами, и очень тесно.
Председатель МЧК повернулся к Мессингу:
— Прошу вас, Станислав Адамович, проверить это мое предположение. А что у вас, Василий Николаевич?