Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Махно отправился в Кремль, где его принял Председатель ВЦИК Свердлов. Беседа настолько заинтересовала Якова Михайловича, что он рассказал о ней Ленину. К тому же он сразу распознал в замухрышистом посетителе недюжинную личность. Владимиру Ильичу накануне ратификации I съездом Советов Брестского мирного договора с Германией крайне важно было знать как можно больше о положении на Украине, настроениях крестьян, размахе и возможностях партизанского движения, там развернувшегося. Он тоже захотел поговорить с Махно, и их встреча состоялась в присутствии Свердлова.
Махно заявил
Потом он упрекнул Председателя Совнаркома, что большевики разогнали весной «Дома анархии».
Ленин возразил:
— Если нам пришлось энергично и без всяких сентиментальных колебаний отобрать у анархистов с Малой Дмитровки особняк, в котором они скрывали всех видных московских и приезжих бандитов, то ответственны за это не мы, а сами анархисты…
Махно промолчал, в глубине души он знал, что в этом вопросе Ленин прав. Заговорил о другом, с горячностью и убежденностью: он против подчинения пролетариата политической партии, вообще, социалистическое государство нужно пролетариату, как телеге пятое колесо.
Ленин и бровью не повел, заслышав от умного человека такую нелепицу. Сказал лишь, стараясь акцентировать практическую, а не теоретическую сторону дела, что анархисты, не имея своей серьезной организации и не желая таковую иметь из принципиальных соображений, не могут организовать пролетариат и беднейшее крестьянство, следовательно, не могут поднять их на вооруженную борьбу.
Прощаясь, Ленин предложил Махно работу в Москве. Тот отказался, попросил Владимира Ильича помочь ему вернуться на Украину, уже отрезанную от России «брест-литовской» границей. Ленин обещал и через несколько дней свое обещание выполнил.
Когда Махно ушел, Владимир Ильич с явным сожалением сказал Свердлову:
— Анархисты всегда самоотверженны, идут на жертвы. Но, близорукие фанатики, они пропускают настоящее во имя отдаленного будущего. А между тем с анархокоммунистами на известных условиях можно совместно работать на пользу революции.
Он задумался, а потом еще раз повторил свою мысль:
— Да-да… Анархисты много думают и пишут о будущем, не понимая настоящего. Мыслями о будущем они сильны, в настоящем же они беспочвенны, жалки исключительно потому, что в силу своей бессодержательной фанатичности реально не имеют с этим будущим связи.
С документами на имя прапорщика старой русской армии Ивана Шепеля, украинца, возвращающегося на родину, Махно благополучно пересек границу. От старых товарищей узнал, что немцы его искали, расстреляли старшего брата Емельяна, арестовали другого брата Савву, сожгли дом матери.
Он сколотил из единомышленников новый отряд и возобновил вооруженную борьбу с немцами и гетманцами — войсками ставленника кайзера Вильгельма марионеточного «гетмана» Скоропадского.
Пиком успехов «батьки» стало взятие при сильной поддержке подпольного большевистского ревкома Екатеринослава. Правда, удержать город махновцы, немедленно начавшие грабить обывателей, смогли лишь два дня.
Не раз Махно из тактических соображений, дабы обрести передышку и заручиться поддержкой населения, заключал временные соглашения с Советской властью и Красной Армией. И столько же раз нарушал непрочный союз… И даже в дни вынужденных перемирий махновцы то и дело без пощады убивали коммунистов, советских работников, активистов комитетов бедноты. Не случайно приютил у себя Махно и назначил начальником контрразведки бежавшего из Москвы бывшего левого эсера Дмитрия Попова, того самого, который командовал 6 июля вооруженным отрядом мятежников, держал под арестом Дзержинского и грозил огнем из орудий смести с лица земли Кремль.
Попов поклялся лично убить 300 коммунистов и к тому времени, когда был, наконец, обезврежен, почти выполнил свою кровавую норму. Свершить такое на ратном поле было не под силу не только новокрещенному в анархисты левому эсеру, но и легендарному донскому казаку Кузьме Крючкову. Тому самому, который, если верить конфетным оберткам и плакатам четырнадцатого года, одним махом насаживал на пику сразу по семь австрияков. Нет, в бои Попов не рвался: он лихо рубил только пленных.
Прижились и заняли видное место в «повстанческой армии» садисты-атаманы Шусь, Калашников, Фома Кожа, откровенные уголовники вроде известного на юге бандита Мишки Левчика.
Но так называемые «идейные анархисты» сидели не только в махновском агитотделе и редакциях — известный уже читателю Яков Глагзон, например, успешно подвизался в контрразведке, перенимая опыт у того же Попова. Возможно, именно поэтому он, в числе других махновских эмиссаров, включая Соболева и Ковалевича, и очутился осенью девятнадцатого года в Москве — среди несуществовавших доселе и в помине «анархистов подполья»…
— Значит, молчат, — протянул после затянувшейся паузы Дзержинский. Это был не столько вопрос, сколько констатация факта. Потом, видимо, ему пришла в голову какая-то интересная мысль, скорее даже — ход. — А что Лямин, тоже молчит?
— Молчит, — подтвердил Манцев.
— Кого еще взяли в засадах после инцидента с Соболевым?
— Ценципера, Гречаникова, Исаева… Боевики-фанатики с сильной уголовной окраской. Эти говорить не начнут, пока не прижмем неоспоримыми уликами. А таких фактов у нас пока маловато.
Феликс Эдмундович задумался, потом неуверенно сказал:
— Я помню Лямина по восемнадцатому году и еще раньше, до революции, по Орловскому каторжному централу. Был неплохой парень, хотя и путаник страшный. Но — честный, от уголовных был далек. Как же дошел он до жизни такой?