Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
Решительно закончил:
— А ну-ка, вызывайте его. И приготовьте все документы комиссии с материалами, касающимися последствий взрыва…
Лямина привели через пятнадцать минут — арестованных по делу 25 сентября содержали здесь же, на Лубянке, во внутренней тюрьме, под которую была переоборудована часть здания бывшего страхового общества.
Афанасий Лямин, очень худой, всклокоченный мужчина с нервным, изможденным лицом, был значительно старше других участников подполья. Он происходил из семьи довольно известного в Харькове врача, можно сказать даже — модного, вырос в полном достатке. К ужасу родителей,
Уже после освобождения из заключения в феврале 1917 года Лямин всего за несколько недель пребывания в отчем доме успел вовлечь в анархистскую федерацию младшего брата Михаила, с которым очень дружил, несмотря на ощутимую разницу в возрасте.
В восемнадцатом году Лямин очутился в Москве, был в числе организаторов «Дома анархии» в особняке на Малой Дмитровке, в котором до революции располагалось Купеческое собрание. Когда красноармейцы и чекисты вынуждены были с боем штурмовать здание, поскольку анархисты и уголовники отказались сдать его без кровопролития, Лямин стрелять по атакующим отказался, и не из-за трусости, но сугубо идейных соображений.
Трусом он действительно не был, что и доказал, когда после освобождения очутился у Махно, в боях с гетманцами и немецкими оккупантами. Осенью девятнадцатого вместе с Соболевым Лямин приехал в Москву, через Харьков, где за ним увязался и брат Михаил. Чисто интуитивно, однако, Афанасий оберегал брата от активной деятельности в группе «анархистов подполья».
Когда Лямина вывели из тюремной части здания в собственно служебную, он сразу догадался, что предстоит допрос каким-то начальником, поскольку до сих пор следователь допрашивал его прямо в камере. Но он и представить не мог, что им заинтересуется сам председатель ВЧК, да и не жаждал, признаться, такой встречи. Нет, страха никакого он не испытывал перед Дзержинским, но готов был отдать что угодно, лишь бы не оказаться со своим бывшим сокамерником глаза в глаза. Каким-то шестым чувством предвидел, что выглядеть будет в этой ситуации не идейным достойным противником, а так, нашкодившим гимназистом-недоучкой.
И вот Лямин в кабинете. Сердце екнуло: кроме знакомого уже Манцева здесь находился еще именно-таки Дзержинский!
«Осунулся», — невольно отметил про себя Афанасий, не видевший Феликса Эдмундовича всего-то полтора года. И вдруг понял, именно по этой своей первой реакции, что в предстоящем разговоре ему не удастся удержаться на позиции твердого отказника.
— Здравствуйте, Лямин, — хмуро сказал Дзержинский и рукой указал на свободный стул. — Садитесь.
— Здравствуйте, — буркнул Афанасий и настороженно присел, взлохматив для чего-то и без того кудлатую голову.
«Нервничает», — подумал Дзержинский и неожиданно, по какому-то наитию продекламировал:
— «Под знаменем черным великой борьбы мы горе народа потопим в крови!»
Изумленно уставился на него Манцев. Оторопел и Лямин.
— Что, Василий Николаевич, — спросил Дзержинский своего заместителя, — не приходилось слышать?
— Да нет… На Блока, во
— Равно как на Бальмонта, или даже Сашу Черного… Это «Черное знамя». Гимн анархистов. Слова прямо-таки трогательные. Рифма, правда, подкачала: «борьбы — крови». А вот на идейку рекомендую обратить самое пристальное внимание. Насчет потопления горя народного в крови. Непонятно, правда, в чьей? Может быть, разъясните, Лямин? Ну? Это я вас спрашиваю!
Вздрагивает, словно от удара, арестованный.
— Ладно, — успокаивается Дзержинский. — Отложим разговор о гимнопении, — и в упор, уже без сарказма: — Будете давать показания?
— Не могу… Слово революционера.
— Не сметь! — Дзержинский гневно бьет ладонью по краю стола. — Я не волен заставить вас давать показания, но запрещаю вам в этом кабинете произносить слово «революция». Вы ее предали! И тогда, когда грабили рабочие кооперативы, и когда стали убивать настоящих революционеров!
Лямин пытается возразить:
— Мы принципиальные противники узурпации власти!
Дзержинский обрывает его:
— Это кто же узурпирует власть?! — он рывком выдвигает ящик стола, вынимает оттуда большую фотографию и кидает на стол перед анархистом. Лямин бледнеет — на снимке изуродованное девичье тело…
Меж тем Дзержинский продолжает:
— Может быть, товарищ Аня Халдина, которой никогда не исполнится восемнадцать лет, потому что вы ее убили в семнадцать?
Он кладет перед Ляминым еще одно фото:
— Или старый политкаторжанин товарищ Ефрем, который вас выхаживал в Орловском централе, после того как вы были до полусмерти избиты надзирателями?
Молчит Лямин, низко опустив голову, лишь непроизвольно подрагивающие пальцы выдают сильнейшее волнение. Дзержинский чутко улавливает перелом в состоянии арестованного. Негромко, но очень твердо требует:
— Смотрите в глаза, Лямин, и слушайте. То, что вы мне сейчас скажете, вашу личную судьбу, возможно, и не изменит. Но вы можете хоть столько (показывает на ноготь мизинца) искупить свою вину перед революцией, перед народом…
Еле слышно Лямин выдавливает:
— Спрашивайте…
— Как возникла организация?
— Казимир Ковалевич в мае выезжал в Харьков. Там встречался с Соболевым, Глагзоном, Ценципером и другими анархистами, которые уже были в штабе Махно. Потом всякое было… Ну а в августе было окончательно решено — бить по центру.
— То есть по Москве?
— Да, отсюда все зло.
— Что потом?
— Потом перебрались в Москву. Казимир связался с Донатом Черепановым, они давние друзья.
— И много людей у вас?
— Как у дядьки Черномора. Тридцать три… богатыря.
Манцев взглядом испрашивает у Дзержинского разрешение включиться в допрос. Теперь уже спрашивает он:
— Структура?
— У нас три секции. Идеологическая — листовки, манифест, ну, и прочее — Ковалевич. Арсенальная — Вася Азов. Боевая — Соболев… Он и бомбу метал.
— Кто с ним был?
— Барановский, Глагзон, Николаев, еще кто-то. Я не всех знаю.
— Откуда брали деньги?
— Эксы… Этим занимались Соболев и Николаев, ну, и с ними разные… Сначала взяли банк на Большой Дмитровке, потом на Серпуховке и Долгоруковской, ну, а еще раньше был «Центротекстиль»… Самый большой экс был в Туле, на патронном заводе. Взяли три миллиона.