Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
– Господин офицер, это наша работа - угон самолета. Моя и сына. Мы литовцы. Удрали из России по политическим мотивам.
– Все это Суканкас-старший выпалил не переводя дыхания, как вызубренный урок, брызгая слюной и бешено ворочая воспалёнными красными глазами. После короткой паузы, облизав языком бескровные губы, добавил: - Мы просим политического убежища. И мы уверены, что вы, господа, представляющие страну свободного мира...
Ермаков не дал ему договорить, закричал:
– Какой ты политик?! Убийца! Пират! Налетчик! Каторжник!
Турецкий
– Что он сказал? Переведите!
– Бандит и и убийца прикидывается политиком.
– Переведите, пожалуйста, точно. Слово в слово.
Ермаков некоторое время молчал. Боролся с самим собой. Потом нехотя, с мрачным выражением лица дословно перевёл.
Офицер удовлетворенно кивнул, взмахнул рукой. Суканкасы восприняли его жест как добрый знак гостеприимства. Один за другим спустились на турецкую землю. Чуть прихрамывая, они сделали несколько шагов по направлению к офицеру, оставляя на сером бетоне отчетливые темно-красные сырые следы. Турецкие солдаты завороженно смотрели на кровавые отпечатки.
Офицер указал пальцем себе под ноги и вежливо приказал:
– Оружие!
Суканкасы и без переводчика поняли, что им было велено. Положили к ногам майора две гранаты, четыре пистолета, обоймы к ним, ружейный обрез и брезентовый патронташ, набитый охотничьими патронами. Бинокль оставили при себе.
Младший, с биноклем на груди, прислонился спиной к стойке шасси самолета и безучастно, лениво поглядывал на всё, что происходило перед ним. Выдохся, стреляя в безоружных? Позировал, демонстрируя перед иностранцами хладнокровие супермена? Старший топтался перед турецким офицером и заискивающе заглядывал ему в глаза.
Майор тупым носком черного начищенного ботинка коснулся гранаты:
– Целый арсенал. Зачем вам понадобилось столько оружия?
Ермаков не переводил. Свои слова выговорил:
– Бандиты угрожали перестрелять пассажиров, экипаж и взорвать самолет.
– Вы это слышали своими ушами?
Суканкас-старший недоверчиво, исподлобья смотрел на Ермакова.
– Что тебе сказал господин офицер?
– Он сказал, что бандитов и убийц в каждой цивилизованной стране принято сажать на электрический стул, расстреливать, вешать.
– Он не мог так сказать! Ты все выдумал! Господин офицер, уберите от меня этого переводчика, от него за целую милю коммунизмом несёт!
– Я давно знаю тебя, старый каторжник. Встречался с тобой на Чукотке, когда ты пытался драпануть на Аляску. Ты дважды осужден советским судом как закоренелый уголовный преступник.
– Чистое враньё! Злая выдумка! Поклёп на политического борца!
Холеный турецкий офицер вопросительно посмотрел на Ермакова:
– В чём дело? Переведите!
– Как переведёшь на человеческий язык вой шакала?
Офицеру не по душе был ответ Ермакова, но он не дал воли своим симпатиям и антипатиям. Кивнул на тяжелораненого бортмеханика, сдержанно-вежливо спросил:
– При каких обстоятельствах ранен этот человек?
Старший Суканкас догадался, чем заинтересовался
– Он оказал нам вооруженное сопротивление, и мы вынуждены были...
Ермаков с величайшим трудом сдерживался.
– Переведите!
– попросил офицер.
– Не могу. Убийца издевается над своими жертвами.
Второй пилот и штурман тем временем бережно, головой вперед, спустили на землю Таню. Ермаков и врач Ангелина Ефимовна бросились к ним на помощь. Распущенные волосы убитой падали широкой и длинной струей и доставали чуть ли не до земли. Лицо девушки было такое же прекрасное, как и при жизни, только чуть-чуть бледнее.
Наши женщины, стоящие поодаль, все видели, что происходило под крылом самолета. Рыдали и сквозь слезы кричали Суканкасам:
– Убийцы!
– Изуверы!
– Ни за что ни про что расправились с девочкой!
Суровая старушка в национальном платье вышла из круга, подняла над головой сухую коричневую руку, отчеканила по-турецки:
– Арестуйте! Наденьте на них кандалы! Увезите в тюрьму! Судите! Расстреляйте!
Ермаков никогда в жизни не слышал более краткой, более гневной и справедливой речи, чем эта, произнесённая чуть ли не столетней аджаркой, матерью, родившей и воспитавшей семь дочерей и сыновей.
Турецкие солдаты мрачно переступали с ноги на ногу, крепче сжимали в руках винтовки, отводили глаза от убитой и беспокойно поглядывали то на пассажиров, то на своего офицера. Майор, не двигаясь с места, кивнул на лежащую бортпроводницу, цинично спросил Ермакова:
– Умерла от разрыва сердца? Пищевое отравление?
– Расстреляна в спину. Вот этими...недобитыми гитлеровцами. Повесить вас мало, подонки!
– Руки коротки!
– Достанем! Не сегодня, так завтра. Вот увидишь.
– Мы тоже не беззубые. Мы еще вернёмся на свою землю и расправимся с тобой и с такими, как ты.
– Будь ты проклят, отродье!
– Смотрите, пожалуйста! Беззбожники верят в проклятия!
Убийца нагло, во весь свой сомовий рот, ухмылялся. Он уже освоился со своим новым положением, так как почувствовал и увидел, что находится под крепкой защитой. Друзья не выдадут. Таких не выдают. Для этого вылощенного майора, одетого в новенький, с иголочки, американский мундир, обутого в тупоносые американские черные ботинки, с американским пистолетом в кобуре, он абсолютно свой человек. Свой в доску.
Суканкас окончательно осмелел. Он положил на плечо майора лапу, на которой алела свежая кровь наших людей.
– Господин офицер, мы устали с дороги. Не грех и отдохнуть. Доставьте нас в какой-нибудь отель. И не беспокойтесь насчет оплаты, мы имеем деньги. Не рубли, нет. Доллары! Четыре тысячи восемьсот. И кое-какие ценности.
– И он еще раз ухмыльнулся и похлопал себя по карману.
Майор побагровел, покосился на чужую грязную, в крови руку и легким движением плеча сбросил её. Потом одернул мундир и вопросительно посмотрел на Ермакова. Но тот не стал переводить. Молча отвернулся.