Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
– Остальное вам объяснит товарищ Калугин. Кстати, вы бывали на митингах, где выступал Владимир Ильич?
– Нет.
Дзержинский открыл ящик стола, достал книжечку.
– Прочитайте вот эту речь Ленина, - протянул он брошюру.
– И сравните с речами Спиридоновой.
– Разве у них есть расхождения?
– А вы почитайте, - повторил Дзержинский.
Калугин приоткрыл дверь, пропуская Юнну.
– Задержитесь на минутку, - сказал ему Дзержинский.
– Что нового удалось узнать
– Пока ничего, Феликс Эдмундович, - виновато сказал Калугин.
– Поручено Мишелю Лафару. Жду со дня на день.
– Не упустите Громова, - предупредил Дзержинский.
– Спрос прежде всего с вас.
– Есть!
– вытянулся Калугин.
– Эти бумаги я уже просмотрел, - сказал Дзержинский, возвращая папку Калугину.
– В том числе и извещение о гибели штабс-капитана Ружича. На всякий случай попробуйте навести дополнительные справки через Питер.
– Хорошо, Феликс Эдмундович.
– А что касается Юнны, попрошу вас взять над пей шефство. Подумайте, как лучше приобщить ее к работе.
Наметки доложите Петерсу.
– Есть.
Юнна ждала Калугина в приемной. Они прошли по длинному полутемному коридору в небольшую комнату, где стояло четыре стола. Три из них были пусты, а за одним сидел черноволосый паренек с веселыми, сгорающими от любопытства глазами.
Прежде чем инструктировать Юнну, Калугин вызвал паренька в коридор и негромко сказал:
– Вот что, Илюха. К утру чтоб на столе у меня лежал Мицкевич.
– Мицкевич?
– удивился Илья: Калугин всегда сетовал на то, что до книг у него не доходят руки.
– Вы будете читать Мицкевича?
– Буду!
– рассердился Калугин.
– Чего разулыбался?
– Время же не сможете выкроить...
– Выкрою, чего бы это ни стоило!
– отрезал Калугин.
8
Гроза, бушевавшая над городом весь день и весь вечер, приутихла, отступила в подмосковные леса, напоминая о себе лишь дальним обессиленным гулом. Стало непривычно тихо.
Ночью здание ВЧК на Лубянке замерло: день, заполненный тревогами и заботами, ошеломляющими событиями, был позади.
Не каждая ночь была столь щедрой, большинство были беспокойнее дня, но если выдавалась такая, как нынешняя, Дзержинский заставлял ее работать на себя.
В ту ночь он, вопреки привычке, не сразу смог настроиться на работу. Чувство одиночества и грусти, столь несвойственное ему, на миг сжало сердце. Нервное напряжение не покинуло его и сейчас, когда, казалось, можно сделать передышку, забыть о делах и заботах.
Часы в кабинете гулко пробили полночь. Он любил слушать бой часов, когда оставался один, - звуки их напоминали детство. Звенел ветер в соснах, горели звезды в холодном небе, а мать читала вслух книгу, которой, казалось,
Дзержинский прошелся по кабинету, взглянул на кровать, стоящую за ширмой. Мысль об отдыхе рассердила Дзержинского, и он, нахмурившись, торопливо вернулся к столу.
Открыв боковой ящик, он извлек стопку газет. Почти в каждой газете была статья или речь Ленина.
Одну из них Дзержинский перечитывал несколько раз.
И не только потому, что в ней говорилось о самом насущном и животрепещущем - о главных задачах текущего момента, но и потому, что статья была созвучна настроению Дзержинского, вызывала в нем неукротимую жажду действия. Строки ее, призывные, как революционный марш, были рождены для того, чтобы зажечь на борьбу за будущее.
Дзержинский знал, что Владимир Ильич писал эту статью в поезде в ночь на одиннадцатое марта, когда правительство переезжало из Петрограда в Москву.
Дзержинский представил себе и ту ночь, и тот поезд, и глухие леса по обе стороны полотна, спящие в снегах, и подслеповатые огоньки на редких станциях, и часовых в тамбурах, и маленькое купе, в котором бодрствовал Ильич.
Там, где в звенящей мгле мчался поезд, и дальше, на многие сотни и тысячи верст окрест, стояли безжизненно застывшие корпуса фабрик и заводов, чернела земля свежевырытых окопов, к которым стекались отряды красногвардейцев, мерзли в очередях голодные, измученные люди.
В окне, возле которого, примостившись у вагонного столика, писал Ильич, чудилось, мелькали лица людей - и злобные, и восторженные, и хмурые, и полные веры.
А Ленин, ни на миг не отрываясь от рукописи, казалось, видел и эти лица, и лица тех, кто был в глубинах России, слышал их голоса, и это укрепляло в нем веру в силу народа. Казалось, само время диктовало строки, которые писал Ильич, и они стремительно возникали на листках бумаги, чтобы навечно остаться в душах людей.
Поезд стучал на стыках, рвался вперед. Россия, еще не знавшая этих строк Ленина, пробуждалась, чтобы услышать их и ответить трудом и мужеством. Пробуждались враги, чтобы снова броситься на штурм республики. Пробуждались и те, кто в страхе и панике пытался отмахнуться от слишком горькой и страшной подчас действительности или укрыться под сенью красивой и звонкой фразы.
Пробуждалась Россия с верой в свой завтрашний день.
И эту веру, как кремень искру, высекала в сердцах людей могучая воля и мысль Ленина...
Дзержинский с трудом оторвался от статьи. "Нет, это не статья, это поэма, торжествующий и победный гимн", - в который раз подумал он. Дзержинский настолько ушел в свои мысли, что не сразу расслышал телефонный звонок.
Сняв трубку, он узнал голос Ленина:
– Феликс Эдмундович, здравствуйте.
– Добрый вечер, Владимир Ильич.