Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
2. «Наследство», возможно, не что иное, как медикаменты, оставшиеся после войны. Их продают на черном рынке, собирая валюту и золото.
3. Тогда и Жихарь, и усатый казачина в бекеше, и тот, второй, в белом полушубке, с которым не сторговался Демченко, — все это одна шайка-лейка с Григорием Серым, Степаном Вольским и Волком.
4. Если так, то, наверно, и листовки — дело их рук…
ВТОРОЙ
Борис Коган ворвался в комнату и заорал:
— Урр-а! Коммуна варит борщ!
У него в руках огромная желтая свекла с тупым, похожим на колун, носом.
Сурмач за последние дни чертовски устал. И вот наконец появилась возможность снять с себя гимнастерку, освободить от мокрых сапог-кандалов ноги, пошевелить онемевшими пальцами и… блаженно потянуться.
Лег, уснул, будто в теплую воду нырнул.
А тут Борис. Схватил за край кровати, тряхнул, едва не сбросил Аверьяна.
— Нам с тобой задание: организовать дрова!
Дрова учреждениям отпускаются по экономной норме. А коммуна давно уже свою на этот месяц израсходовала, так и не нагрев ни разу по-человечески старый, полуразбитый бывший дом купца Рыбинского: не замерзает к утру вода в ведре, которую ставит на табуретке в углу спальни дежурный по коммуне, и то преотлично.
Но так туго с дровами у всех, кто не имеет возможности привезти из лесу сухостоину, спиленную вне лимита исполкома. А леса вокруг окружного города Щербиновки давно почистили — это не Белояров, где все пока еще под рукой, — и ближайшая сухостоина, поди, верст за пятнадцать—двадцать, не ближе.
«В смысле дров» у Бориса был «гениальный план»:
— Железнодорожники ремонтируют вагоны. И есть среди них свои ребята… Наберем щепы.
Длинный коридор чекистской коммуны, превращенный в кухню, гудел от множества голосов. Здесь собралось все свободное от работы население. Двери — настежь, чтобы светлее было. На широком столе шипит-ревет примус.
На табурете, вытянув ноги чуть ли не через весь коридор, сидит Иван Спиридонович, а рядом с ним хозяйничает высокая, худая женщина. Она огромным, тяжелым ножом лихо сечет капусту.
— Маша, вот еще двое наших. Знакомься, — пробасил Ласточкин.
Она улыбнулась молодым чекистам. Высокий лоб в морщинках, под глазами синева. И весь-то вид говорил, что ей на долю выпала нелегкая жизнь. И все-таки она была обаятельная, по-своему красива. Такой ее делали добрые, глубокие глаза с застенчивым взглядом да тугая, до пояса, русая коса, откинутая по-девичьи за спину.
Руки заняты стряпней, и она поздоровалась с чекистами кивком головы:
— Тетя Маша.
Сразу стало ясно, что иначе ее и не назовешь. Тетя Маша — это значит добрый, приветливый человек.
Иван Спиридонович рядом с нею стал молодцом: глаза поблескивают задором. Улыбается празднично, счастливо. И надо бы притушить улыбку, а она на весь рот растекается. Кажется, что ему так и хочется всем сказать: «Гляньте, какая молодчина моя
Коган плутовато подмигнул Аверьяну, будто приглашал принять участие в веселой игре. Вытянулся подолжностному и лихо доложил:
— Товарищ начальник окружного отделения ГПУ, особый отряд в составе двух чекистов Когана и Сурмача направляется на заготовку дров. Разрешите выполнять?
Ласточкин махнул рукой.
— Да не опаздывайте!
— Это на борщ-то? — удивился Коган. И трудно было понять тому, кто не знал его, что Борис шутит. — Ну что вы! Как только ложки-миски забренчат, в тот же миг по щучьему веленью и явимся.
Когда вышли на улицу, Аверьян недоуменно спросил:
— И в самом деле, зачем дрова? Борщ варится на примусе.
— Вот так и сказывается незнание теории… — Борис заговорщицки подмигнул Сурмачу. — Кто приехал к Ивану Спиридоновичу?
— Родственница, — пожал Аверьян плечами. — Может, какая сестра…
Борис затряс головой: нет и нет!
— Был у нашего Ивана Спиридоновича закадычный дружок: всю войну, всю революцию вместе. Но убили его под мятежным фортом «Серая Лошадь». Осталась у дружка жена Маша с тремя детьми. Иван Спиридонович всю зарплату и паек высылал ей. Ну вот… Она и прикатила в гости. А в комнате у Ивана Спиридоновича — волков морозить, — он опять подмигнул Сурмачу. — Понимать надо! Коммунары приняли решение: натопить его комнату. А он думает, что мы о себе печемся.
Аверьян вспомнил об Ольге и подумал, что у каждого человека должно быть свое личное счастье. Захотелось рассказать Борису, как он разыскал девушку. Но постеснялся. Ему казалось, что Борис обязательно будет смеяться над такой привязанностью Сурмача к девчонке. Но скорее всего Аверьяна заставляло молчать иное: «Женихается с твоей Ольгой Колька Жихарь, спекулянт и бандит…»
А Борис, угадывая мысли Сурмача, спросил:
— Ну, видел в Белоярове свою будущую жену?
— Видел, — вынужден был сознаться Аверьян.
— Что такой грустный?
— Тетка у нее сволочная, за другого сватает.
— А она?
Аверьян рассказал, как Ольга привечала их с Петькой.
— Пиши рапорт Ивану Спиридоновичу, и завтра же поедем в Белояров, привезем ее. А тетку… Беру на себя!
Друзья среди железнодорожников у Когана были отмененные. Они дали чекистам охапку щепок и ведерко угля. На стенках одного из вагонов намерзло, ремонтники поделились своим богатством с веселым балагуром, который так и сыпал шутками-прибаутками.
Возвращение Когана и Сурмача коммунары приветствовали громким криком «ура!». В «музыкальной зале» (самой большой комнате) стояли два широких стола. На одном из них возвышалась преогромнейшая двухведерная кастрюля.
— Борщ! Да еще с толченым салом! Вкуснотища! — определил Борис, потянув носом воздух, словно настороженная мышка, учуявшая сыр.
— Ивана Спиридоновича вызвали, — сообщила чуточку растерянная тетя Маша, для которой все в коммуне было непривычным, все удивляло, особенно ритм жизни.