Антология советского детектива-44. Компиляция. Книги 1-20
Шрифт:
— Василий Филиппович — человек обязательный, — заметил Ласточкин. — Коль не отзывается, значит, есть причина. А какая? Не натворил бы бед, усердствуя. Те, которые заложили в Щербиновке тайный лазарет, тоже не лыком шиты, а после ареста Тесляренко наверняка держат ушки на макушке.
Словом, начальник окротдела согласился задержать Тесляренко еще на денек: «Ну, тут не только твоя ответственность!»
— А ты в Белояров; одна нога здесь, другая — там. И обязательно навести нашего фотографа. Может, он как-то дал знать о себе жене?
«Пятьсот веселый»
Долго стучался в старую, пропитавшуюся сыростью дверь. Никаких признаков жизни в доме. И полоснуло по сердцу холодом: «Как тогда с беспризорниками?..»
Собрался уже в милицию («Не довелось бы дверь вскрывать!»), как из сеней отозвался надтреснутый, болезненный, с хрипотцой женский голос:
— Тебе кого?
— Фотографа…
— Клиент, что ли?
— Клиент…
— Не вернулся еще из села.
Аверьян ощущал чувство неловкости из-за того, что не видит лица собеседника.
— Отоприте на минутку, — попросил он.
Но женщина вдруг испугалась:
— Ишь, отопри! А ты — топором по башке. Потом на куски изрубишь, мясо в мешок сложишь.
Аверьяна словно бы в прорубь скинули: «Сумасшедшая». Он в тот момент посочувствовал фотографу: «Как он с такой живет под одной крышей!»
В милиции Сурмач застал знакомую картину: Петька драил шваброй полы. Босой, клёши до колен закатаны, на плечах неизменная душегрейка. Дядя Вася выгревал кости, прижавшись поясницей к печке.
— Я — за тобою, — сказал от порога Сурмач пареньку. Топать грязными сапогами по чистому полу не хотелось, жалко было труда. — Ты мне в Турчиновке нужен.
Петьку долго уговаривать не пришлось.
— Я только пол дотру. А чё, кого-то на мушку взяли? Мы на толчке караулим: ни того в белом полушубке, ни усатого, ни Кольки Жихаря. А Колька даже домой не является. А нам бы только кого из них уследить! Мы бы за Кусмана, за Ужака… Им! — хрипло выдавил он. И бледное лицо вдруг вспыхнуло, словно бы его окатили кипятком, взялось багровыми буграми.
— На мушку — не на мушку, — уклончиво ответил Сурмач, удивленный впечатлительностью обеспризорившегося Петьки. «Босота! Казалось бы, что с него взять… А поди ж ты, такое чуткое сердце».
В тот момент жила в чекисте профессиональная осторожность, замешанная на суеверии: «Не вспугнуть бы удачу!»
К решающему допросу Сурмач готовился не спеша, тщательно обдумывая каждую мелочь: как сам сядет, что в первую очередь спросит у Тесляренко, куда посадит его, какие вопросы задаст потом, где в это время будет находиться Петька, который должен, по замыслу Аверьяна, все видеть, и слышать, но быть неприметным.
Сурмач вызвал бывшего председателя Щербиновского сельсовета и, пока того доставляли из внутренней тюрьмы, предупредил Петьку:
— Увидишь и услышишь многое. Но чтобы сидел и — ни гу-гу. Твое дело смотреть и помалкивать. Дошло?
Конечно,
Забился Петька в угол, весь ощетинился, стал злым и настороженным. Ждет.
Конвойные привели Тесляренко. Тот уже научился держать себя, как многоопытный арестант. Вошел, руки назад. Стоял у стола, пока чекист не предложил ему:
— Садитесь. Ну что, Лазарь Афанасьевич, выдохлись мы с вами. Пришло времечко сказать: «Возьми ты свои куклы, отдай мои тряпки — я с тобой не играюсь», — бодрячком вел себя Аверьян, давая понять арестованному, что допросы в основном закончены.
— Что знал — сообчил, — заученно-монотонно, будто шарманку прокручивал, ответил Тесляренко.
Сурмач встал из-за стола, прошелся по кабинету, отвлекая внимание арестованного от того угла, где сидел Петька Цветаев. Остановился перед бывшим щербиновским председателем сельсовета.
— Ну, что мне с вами делать, Лазарь Афанасьевич, а? Может, вы и в самом деле не врете, правду, как она есть, выкладываете?
— Чистую правду, — взмолился Тесляренко, почувствовав смену в настроении чекиста. — Убей меня бог! Да чего бы это я с проходимцами путался? Хозяйство у меня справное, жена, дети малые. Мужики выбрали, доверие оказали, поручили блюсти Советскую власть. От добра добра не ищут. Ну, чуток перестарался. Так думал — оно для пользы дела! Но сглупил по недоумию. А вы научите, так мы за Советскую власть…
Он бы еще говорил и говорил, но Аверьян, не сумев справиться с собой, со своими чувствами, оборвал задержанного:
— Точка! Сейчас принесут полушубок и шапку.
— З-з-а-а-чем? — оторопел Тесляренко. И на мощном, бычьем лбу, испещренном вертикальными морщинами, как иная земля оврагами, выступили капельки пота. Они копились в ложбинках-морщинках, затем побежали по их дну. Но натолкнулись на высокие холмы — надбровные дуги, где и вспухли озерцами.
— Подписывайте протокол и… — Сурмач сделал длинную паузу, стараясь породить панику в душе задержанного, чтобы тут же ошеломить радостью, — домой! — Аверьяном в тот момент владело сложное чувство ненависти и брезгливости. Оно-то и заставило бросить задержанному ядовитую реплику. — Что это вас, Лазарь Афанасьевич, страх до пяток пробирает, если вы перед Советской властью, яко младенец новорожденный после купели?
— От человеческой слабости это, — ответил тот, уже приходя в нормальное состояние.
Аверьян читал бывшему председателю сельсовета протоколы всех его допросов. Тесляренко слушал внимательно, ловил слова, уточнял их смысл, а потом подписывал каждую страничку.
— Вот и все, — подытожил Аверьян.
В это время конвойные принесли добротный, белый, как первый снег на лугу, полушубок Тесляренко и мохнатую шапку из длинного собачьего меха.
Одевается Лазарь Афанасьевич и на радостях шепчет чекисту: