Антология советского детектива-45. Компиляция. Книги 1-22
Шрифт:
Протягиваю в окошечко свою находку.
– Возьмите за триста.
– А на фига?
– Продашь за пятьсот. Двести чистого навара.
Киоскер-атлет хмыкает, но монету забирает и выбрасывает три драные, переклеенные скотчем синие сторублевки.
Едва удерживаюсь от счастливого вскрика… Пусть «синенькие», «шуршат, а не деньги». Деньги, если на эти бумажки можно купить три куска хлеба!
Зажав выручку в кулаке, несусь в буфет. Пристраиваюсь в очередь… Меж столиков бродят все те же вчерашние «кусочники»… Но я – в очереди.
– Три кусочка черного! – небрежно бросаю я продавщице. Та вертит заклеенную сотню (страх сжимает сердце – неужели вернут?!) – швыряет ее в ящик с кучей кредиток и выдает мне на бумажном листочке – сервис-таки! – три тонюсеньких ржаных ломтика.
– Если можно, – добавляю я на сей раз как можно проникновеннее, – полстаканчика кипятка. Лекарство запить.
Последнее – излишне. Рыженькая еще не заезженная в конце смены девица выставляет мне картонный стаканчик с кипятком от щедрот душевных.
Запиваю свой хлеб кипятком с привкусом раскисшего картона и победно оглядываю «санитаров» буфетных столов. Пусть, как говорят американцы, «манки бизнес» – обезьяний бизнес – но ведь заработал же на хлеб, а не подбираю объедки. И еще заработаю – лиха беда начало.
Удача, как и беда, не приходит в одиночку. Брожу по вокзалу и вдруг – глазам не верю! – под уличной скамьей поблескивают две пивные бутылки – свежайшие, еще с остатками пены и дразнящим хмельным духом. Две бутылки! Целое состояние по нынешним временам. Почти буханка хлеба!
Ощупываю горлышки: без щербинок! Наверное, так радовались лишь жюльверновские островитяне, когда капитан Немо подбрасывал им необходимые вещи.
Бегу в буфет. Конечно же – «не принимаем!» Искать приемный пункт? Где гарантия, что в этот уже поздний час он работает? Через полчаса закроется дежурная булочная.
Безысходность – мать озарения. Конечно же бутылки надо продать тому, кто торгует пивом с рук, и продать за полцены. Тогда успею. Выискиваю в рядах «сручников» деда-пенсионера. Вот кому и сотенный навар – прибыль.
Долго щупает горлышки, смотрит на просвет, даже нюхает… Наконец укладывает их в портфель, бдительно отсчитывает две розоватые бумажки. Маловато, конечно, но рад и этому. Несусь в булочную на Невском.
Моя вожделенная буханка уменьшилась почти вдвое: но все же – триста граммов ароматного черного хлеба.
С остервенением волка вгрызаюсь в коричневый загривок полбуханки… Стоп. Надо оставить кое-что и на завтра. Боцманским ножом разрезаю кус пополам. Маловато, конечно… Но ведь это как посмотреть: по блокадным временам так это двойная норма хлеба.
Теперь самое время позаботиться о ночлеге. Настоящий бомж, он и под вокзальной лестницей выспится, и на багажной тележке, и просто на мраморном полу, как вон тот видавший виды не то цыган, не то почерневший от бездомной жизни бродяга – спит себе под батареей, завернув голову в куртку. Я пока так не могу…
Ничего путного, кроме ночевки в последней
Последняя электричка на Малую Вишеру уходила вопреки расписанию за полчаса до полуночи. Я узнал о том из случайно услышанного разговора перед табло и бросился на перрон – до отправления оставались полторы минуты. Конечно же автоматические створки сомкнулись перед самым носом. В отчаянии – уходил мною облюбованный ночлег! – хватаюсь за рукоять последней двери. И, о чудо! Обычно запертая дверь в кабину машинистов поддается, и я вскакиваю в служебный тамбурчик хвостового вагона. В кабине никого нет. Кондукторов хвостовых вагонов вот уже несколько лет как отменили. Я с трудом верю своему счастью: у меня свое купе, сюда не заглянут ревизоры, машинисты придут сюда только утром. Хочется сплясать танец удачи!
Любуюсь уплывающими огнями Питера, необычным видом сквозь лобовое стекло на убегающие мосты, рельсы, платформы. В кабине тепло и вполне достаточно места, чтобы вытянуться на полу во весь рост. Но ложиться на голый линолеум не хочется. Подстелить бы чего? Заглядываю во все углы – пусто. Хоть бы старую газету найти. Одна из причуд человеческой психики – нельзя ложиться на голый пол. Надо сломать какой-то культурный навык в себе, наработанный веками и предками, чтобы лечь на затоптанный пол. Но ведь сколько их лежит, людей-бомжей, по нашим российским вокзалам даже без символической газетной подстилки. Сколько же в них ломано-переломано.
Глупо сидеть, когда фортуна устроила тебе отдельное купе. На глаза попадается полотняный рулончик с названиями конечных станций. Вынимаю его из держателя, раскатываю на полу – чем не японское татами? Эх, не зря на Востоке говорят: лучше стоять, чем идти, лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть, лучше уснуть, чем лежать… Однако довольно жестко, да и дует понизу.
«Та-та-ми, та-та-ми» – громко отстукивают колеса, неприкрытые ни вагонным тюфяком, ни дорожной подушкой. Вот она формула нормального человеческого сна. Чтобы уснуть, необходимо, чтобы было темно (Т), тихо (Т) и мягко (М): ТТМ – татами. Пожалуй, и этого мало. В формулу нужно добавить еще одно «Т» – тепло. Тогда получается – ТТТМ, та-та-та-ми… Под этот перестук в мыслях и в ушах – отключаюсь.
Просыпаюсь от тишины и холода. Выглядываю в окно. Электричка стоит на запасных путях.
Который час? Надо было хоть часы себе оставить… По редким огонькам видно – глухая ночь…
Теперь я знаю, – человечество делится на три касты: на тех, кто спал хорошо, на тех, кто спал плохо и на тех, кто не спал вовсе. А все-таки я спал. И даже сон какой-то видел. Значит, из последней касты я перешел во вторую: плохо спавших, но все-таки спавших.
Начинался третий день питерского выживания…