Антоний и Клеопатра
Шрифт:
— О да. Мы будем вместе.
— Цезарь тоже бог. Я должен буду делить тебя с ним?
— Нет. Цезарь принадлежит к римским богам. Нас там не будет.
Прошло много времени, прежде чем он собрался с силами и смог рассказать ей, что случилось на ипподроме.
— Мои войска дезертировали, Клеопатра. Все до единого.
— Значит, сражения не было.
— Нет, я сам себя заколол.
— Лучше умереть от своего меча, чем от меча Октавиана.
— Я тоже так думаю. Да, но это утомительно. Медленно, слишком медленно.
— Скоро все будет кончено, любимый. Я говорила тебе, как сильно я люблю
— Да, и теперь я верю тебе.
Переход от жизни к смерти был таким тихим, что она не поняла, когда это произошло, пока не посмотрела близко в его глаза и не увидела огромные зрачки, покрытые золотой патиной. Каким бы ни был Марк Антоний, его больше не было. У нее на руках осталась оболочка, часть его, которую он покинул.
Крик разорвал воздух. Ее крик. Она выла, как животное, рвала на себе волосы, разорвала лиф платья и стала ногтями царапать грудь, плача и причитая, словно сошедшая с ума.
Хармиан и Ирас показалось, что она может нанести себе серьезный вред, они позвали жрецов-бальзамировщиков, и те насильно влили в горло Клеопатры маковый сироп. И только когда она впала в ступор, жрецы смогли отнести тело Марка Антония в комнаты, где стоял саркофаг, чтобы приступить к бальзамированию.
Наступила темнота. Антоний умирал одиннадцать часов. Но в конце он был прежним Антонием, великим Антонием. В смерти он обрел наконец себя.
28
Цезарион спокойно продолжал путь по дороге на Мемфис, хотя двое его слуг, пожилые македонцы, настоятельно советовали ему ехать до Схедии и там сесть на паром до Леонтополя на Пелузском рукаве Нила. Это позволит избежать риска встречи с армией Октавиана, говорили они. К тому же это более короткий путь к Нилу.
— Какая ерунда, Праксис! — засмеялся молодой человек. — Кратчайший путь до Нила — это дорога на Мемфис.
— Только когда на ней нет римской армии, сын Ра.
— Не называй меня так! Я — Парменид из Александрии, младший банкир, еду инспектировать счета царского банка в Копте.
«Жаль, что мама настояла, чтобы я взял с собой двух сторожевых псов», — подумал Цезарион. Хотя, в конце концов, они ни на что не влияли. Он точно знал, куда идет и что будет делать. Не оставить маму в беде — это первое и самое главное. Какой сын согласится на это? Они были связаны нитью, по которой ее кровь поступала к нему, когда он плавал в мягкой, теплой жидкости, которую мама приготовила для него. И даже после того, как эту нить отрезали, осталась нить невидимая, связывающая их, на каком бы расстоянии друг от друга они ни находились. Конечно, она думала о нем, когда отсылала его на другой конец света, столь чуждый ему, что он не сумеет понять ни их обычаев, ни языка. Ну а он думал о ней, когда отправлялся с намерением поехать куда-то в другое место, сделать что-то совсем другое.
На развилке, где сходились дороги на Схедию и Мемфис, он радостно простился с несколькими попутчиками, стегнул хлыстом своего верблюда и галопом помчался по дороге на Мемфис. «Брр! Брр!» — понукал он животное, скрестив ноги перед седлом, чтобы не упасть. Походка у верблюда была необычной — он шел иноходью. А это качка посильнее корабельной во время шторма.
— Мы должны догнать его! — вздохнув, сказал Праксис.
«Брр! Брр!» И оба
Еще несколько миль — и как раз когда слуги уже нагнали его, Цезарион увидел армию Октавиана. Он осадил верблюда, потом съехал с дороги. Никто его не заметил. Солдаты и офицеры пели свои походные песни, ибо знали, что тысячемильный поход заканчивается и их ждет хороший лагерь, хорошая солдатская еда, девочки Александрии к их услугам, добровольно или не очень, и, без сомнения, масса небольших золотых вещичек, которых никто не пропустит.
Раз-два, раз-два, Антоний, мы пришли за тобой! Три-четыре, три-четыре, Мы стучимся в твою дверь! Пять-шесть, пять-шесть, Антоний — он никто. Семь-восемь, семь-восемь, Антоний, встречай свою судьбу! Девять-десять, девять-десять, Мы уже были здесь и опять возвращаемся! Цезарь, Цезарь! Мужчины или женщины, мы всех хотим! Александрия! Александрия! Александрия!Восхищенный Цезарион отметил, как солдаты меняют ритм слов, чтобы он соответствовал ритму марша. Левой-правой, левой-правой! Медленно двигаясь вдоль линии, он понял, что у каждой когорты своя песня и что какой-то солдат с хорошим голосом и острым умом сочинил новые слова и поет свое. Он видел армию Антония здесь, в Египте, и в Антиохии, но его войска никогда не пели походных песен. Может быть, потому что они не были на марше. Это понравилось ему, хотя слова были не очень добры к его матери, которая, похоже, стала их любимой темой. Ведьма, сука, свинья, корова, царица зверей, шлюха жрецов…
Ах! Он увидел генеральский алый сигнальный флаг. Древко флага держал человек в львиной шкуре. Когда генерал поставит свою палатку, флаг будет развеваться на ней. Октавиан, наконец-то! Как и все его легаты, он шел пешком, одетый в забрызганное грязью кожаное белье коричневого цвета. Золотые волосы выдавали его даже и без алого знамени. Такой маленький! Не выше пяти с половиной футов, подумал пораженный Цезарион. Стройный, загорелый, лицо привлекательное, но не женственное. Его маленькие некрасивые руки двигались в такт приличной песне, которую пели впереди.
— Цезарь Октавиан! — крикнул Цезарион, сдернув капюшон. — Цезарь Октавиан, я пришел заключить соглашение!
Октавиан резко остановился, половина армии, следующая за ним, тоже остановилась, а та половина, что шла впереди него, продолжала идти, пока младший легат, ехавший верхом, не выехал вперед и не остановил солдат.
На какой-то момент Октавиан искренне подумал, что он увидел бога Юлия, каким выглядел бы бог Юлий, если бы его нарядили греком. Потом его изумленный взгляд остановился на желтовато-коричневой одежде для маскировки, отметил слишком молодой вид бога Юлия, и он понял, что перед ним Цезарион. Сын Клеопатры от его божественного отца. Птолемей Пятнадцатый Цезарь Египетский.