Антоний и Клеопатра

Маккалоу Колин

А утром она узнала, что Антоний тоже доволен в равной степени. Когда она попыталась встать с кровати, чтобы заняться домашним хозяйством, все началось снова и было еще прекраснее, потому что они уже узнали друг друга. Она получила еще большее удовлетворение, ведь теперь она лучше знала, что именно ей надо, а он был счастлив выполнить ее просьбы.

«О, отлично, — подумал Октавиан, увидев новобрачных на обеде, который устроил Гней Домиций Кальвин два дня спустя. — Я был прав, они настолько разные, что очаровали друг друга. Теперь мне остается только ждать, когда он устанет от нее. А он устанет. Он устанет! Я должен принести жертву Квирину, чтобы он оставил ее ради любви к иностранке,

а не к римлянке, и Юпитеру Наилучшему Величайшему, чтобы Рим выиграл от его неизбежного разочарования в моей сестре. Посмотрите на него, полного любви, хлещущей через край. Сентиментален, как пятнадцатилетняя девица. Презираю людей, которые поддаются такой тривиальной, неприятной болезни! Со мной этого никогда не случится, я это точно знаю. Моими эмоциями управляет ум. Я неуязвим для столь приторного дела. Как может Октавии понравиться половой акт с ним? Она удержит его в рабстве не более двух лет, а дольше — маловероятно. Ее доброта и мягкий характер для него новость, но, поскольку сам он не добрый и характер у него не мягкий, его очарование добродетелью будет меркнуть, пока не превратится в типичное для Антония бурное отвращение.

Я неустанно буду распространять слух о его женитьбе, заставлю моих агентов говорить об этом в каждом городе, большом или малом, в каждой муниципии в Италии и Италийской Галлии. До сих пор я держал агентов, чтобы они защищали мои интересы, перечисляя вероломства Секста Помпея и описывая безразличие Марка Антония к положению в своей стране. Но следующей зимой они почти не будут этим заниматься. Они будут восхвалять не сам этот союз, а госпожу Октавию, сестру Цезаря и олицетворение всего, чем должна быть римская матрона. Я воздвигну ее статуи, столько, сколько смогу, и буду умножать их, пока полуостров не застонет под их тяжестью. Ах, я это уже сейчас вижу! Октавия, целомудренная и добродетельная, как обесчещенная Лукреция; Октавия, более достойная уважения, чем весталка; Октавия, укротительница безответственного деревенщины Марка Антония; Октавия, которая без посторонней помощи спасла свою страну от гражданской войны. Да, Октавия Целомудренная должна иметь безупречную репутацию! К тому времени как мои агенты проделают всю работу, Октавия Целомудренная станет почти богиней, как Корнелия, мать Гракхов! Так что когда Антоний бросит ее, каждый римлянин и италиец проклянет его как грубое, бессердечное чудовище, которым управляет вожделение.

О, если бы я мог заглянуть в будущее! Если бы я знал ту женщину, ради которой Антоний бросит Октавию Целомудренную! Я принесу жертву всем римским богам, чтобы эту женщину все римляне и италийцы стали ненавидеть, ненавидеть, ненавидеть. Если возможно, боги, перенесите вину за поведение Антония на нее. Я изображу ее злобной, как Цирцея, тщеславной, как троянская Елена, зловредной, как Медея, жестокой, как Клитемнестра, смертоносной, как Медуза. И если она не такая, я сделаю так, чтобы она всем казалась такой. Я заставлю моих агентов разносить слух, создавать образ демона из этой неизвестной женщины, так же как я создаю богиню из моей сестры.

Есть много способов победить человека, не начиная с ним открытую войну. Это же напрасная потеря жизней и процветания страны! Сколько денег она стоит! Денег, которые должны быть потрачены к вящей славе Рима.

Берегись меня, Антоний! Но ты не станешь это делать, потому что считаешь меня неудачником и женоподобным. Я не бог Юлий, нет, но я достойный преемник его имени. Прикрой глаза, Антоний, будь слепым. Я достану тебя, даже ценой счастья моей любимой сестры. Если бы Корнелия, мать Гракхов, не вела жизнь, полную боли и разочарований, римские женщины не клали бы цветы на ее могилу. Такая же судьба будет и у Октавии Целомудренной».

9

С изумлением видя, как триумвир Антоний и триумвир Октавиан ходят по городу вместе, как старые и добрые друзья,

Рим бурно радовался в ту зиму, приветствуя это как начало золотого века, который, по уверениям предсказателей, стучался в дверь человечества. Да к тому же жена триумвира Антония и жена триумвира Октавиана были беременны. Воспарив так высоко в эфир творческого преображения, что не знал, как опуститься вниз, Вергилий писал свою Четвертую эклогу, предвещая рождение ребенка, который спасет мир. Более циничными были заключаемые пари, чей сын — триумвира Антония или триумвира Октавиана — станет избранным сыном. И никому даже в голову не приходило, что могут родиться девочки. Девочка не возвестит приход Десятой эры — это было несомненно.

Не то чтобы все на самом деле было хорошо. Говорили о тайном суде над Квинтом Сальвидиеном Руфом, но никто, кроме членов сената, не знал, что за свидетельство было представлено и что сказал Сальвидиен, когда адвокаты осуществляли его защиту. Вердикт шокировал всех. Уже давно римлянина не казнили за измену. Много раз ссылали, да, много было проскрипционных списков, но не было официального суда в сенате со смертельным приговором, который не может быть вынесен римскому гражданину: сначала надо лишить гражданства, а потом уже отрубать голову. Был закон о суде за измену, и хотя он не применялся уже много лет, он оставался записанным на таблицах. Так зачем секретность и почему сенат?

Не успел сенат избавиться от Сальвидиена, как на улицах Рима появился Ирод в тирском пурпуре и золотых украшениях. Он остановился в самом лучшем номере гостиницы на углу кливуса Орбия, самой дорогой гостиницы в городе, и приступил к раздаче щедрых даров определенным нуждающимся сенаторам. Его прошение в сенат назначить его царем евреев было зачитано в зале заседаний сената перед небольшой группой сенаторов, чуть больше кворума, собравшейся только благодаря его щедрым дарам и присутствию Марка Антония, который выступал на его стороне. В любом случае, вопрос был чисто гипотетическим, поскольку с санкции парфян царем евреев стал Антигон, который в обозримом будущем вряд ли отдаст трон. Парфяне или не парфяне, большинство евреев хотели Антигона.

— Где ты достал все эти деньги? — спросил Антоний, когда они входили в небольшое здание, соседнее с храмом Согласия у подножия Капитолийского холма.

В этом здании сенат принимал иностранцев, которым был запрещен вход в палату.

— У Клеопатры, — ответил Ирод.

— У Клеопатры?!

— Да, а что в этом удивительного?

— Она слишком прижимиста, чтобы давать деньги кому-то.

— Но ее сын щедр, и он управляет ею. Кроме того, мне пришлось согласиться заплатить ей доход от иерихонского бальзама, когда я стану царем.

— А-а!

Ирод получил senatus consultum, который официально утвердил его царем евреев.

— Теперь тебе остается лишь завоевать свое царство, — сказал Квинт Деллий за изысканным обедом (повара гостиницы славились своим искусством).

— Я знаю, знаю! — резко оборвал его Ирод.

— Это не я щипал Иудею, так зачем срывать злость на мне? — укоризненно промолвил Деллий.

— Потому что ты здесь, под моим носом доишь корову в свое брюхо со скоростью одной капли иерихонского бальзама за один щипок. Ты думаешь, Антоний когда-нибудь поднимет задницу и станет воевать с Пакором? Он даже не упомянул о парфянской кампании.

— Он не может. Он должен находиться на расстоянии видимости от этого сладкого мальчика, Октавиана.

— О, всему миру это известно! — нетерпеливо воскликнул Ирод.

— Кстати, о сладких вещах. Ирод, что случилось с твоими надеждами, связанными с Мариамной? Разве Антигон уже не женился на ней?

— Он не может жениться на ней, он ее дядя, и он слишком боится своих родственников, чтобы отдать ее кому-то из них. — Ирод ухмыльнулся и похлопал у себя за спиной пухлыми ручками. — Кроме того, она у меня, а не у него.