Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
В сборнике «Явь» в стихотворении А. Б. Мариенгофа «Днесь» также присутствует тема смерти: «Нам ли повадно // Траурный трубить марш, // Упокойные // Ставить свечи, // Гнусавить похоронные песни, // Истечь // В надгробных рыданиях?». [1946] Казалось бы, поэт в поэме «Магдалина» отрицает страх смерти, намерен превозмочь тлен даже с помощью кощунства, глумления над останками покойника – «Я буду сейчас по черепу стукать // Поленом!»; [1947] однако само обращение к погребальной теме указывает на ее философскую и житейскую важность для автора. Поминально-кладбищенская тематика присутствует во многих поэтических произведениях А. Б. Мариенгофа: «Приветствовали волчий лай // И воздвигали гробницы» и «Крестами убийств вас крестят те же, // Кто кликал раньше с другого берега…» («Слепые ноги», 1919); «Составят ли грозный перечень //
И. В. Грузинов вторил Мариенгофу в своем теоретическом трактате «Имажинизма основное» (1921) в пункте 25: «Но к мертвым смерть не приходит». [1951] Рюрик Ивнев выпустил в издательстве имажинистов поэтический сборник «Солнце в гробе» (1921). [1952]
У Есенина также множество проявлений «смертной символики»: «Заставлю плясать я смерть» (II, 223 – «Инония», 1919, вариант); «Всех живущих греет песней, // Мертвых – сном во гробе» (II, 29 – «Певущий зов, 1917); „Над трупом труп“ (II, 31 – „Товарищ“, 1917); „В этом бешеном зареве трупов?“ (II, 78 – „Кобыльи корабли“, 1919) и др. Критик С. Григорьев подметил сочетание образа лошади с погребальной тематикой, как будто он подсмотрел рисунок имажинистов: „…кто знает свою цель, как похоронная кляча ворота кладбища, тому рекомендую от души поездку по революционной России с Сергеем Есениным на облучке“. [1953]
В поэзии А. Б. Кусикова погребальные нотки являются скорее исключением: «Похоронный вечерний мотив // Каждый раз в своем сердце я слышу» («Каждый раз с Отходящим Вчера…», 1919). [1954]
Идея смерти как одна из мировоззренческих черт, религиозных установок и философских постулатов является древнейшей, присущей изначально роду человеческому на уровне дихотомии «жизнь – смерть». Культивирование в человеке приятия смерти как неизбежности нашло отражение и в масонстве, особенно сильно в отдельных его подразделениях: «…система строгого послушания предписывала степень мастера Иоанновских лож – “любовь к смерти”…». [1955]
Однако художественная стилистика смерти, с обилием ее поэтических воплощений в творчестве имажинистов, оставалась литературной игрой, носила напускной и умозрительный характер, рядилась в шутовские одежды. Подчеркнутым усилением «смертельной» тематики имажинистам удалось подчеркнуть приоритет жизни над тленом, остро современной литературы над сочинениями прошедших эпох.
Тем не менее критики воспринимали уклон имажинистской манеры письма в сторону усиления смертной тоски, апокалиптических предвестий в плане эстетики ужасного. В. Л. Львов-Рогачевский писал про В. Г. Шершеневича: «Такие исповеди бывают “на духу” перед концом или после катастрофы…». [1956]
В духе символики имажинистского рисунка с могилой Арсений Авраамов в книге «Воплощение. Есенин – Мариенгоф» [1957] (1921) признавался: «Был и я гробокопателем некогда: тщился тщательным кладбищ обшариванием достичь заветного – вотще, разумеется, ибо молчат могилы, тайны их – тайны навеки: тайну ревниво блюдя, ложный след указуют мертвые» (разрядка автора). Это был ответ Есенину, утверждавшему в «Ключах Марии» (1918): «Все ученые, как гробокопатели, старались отыскать прежде всего влияние на нем, старались доказать…» (V, 187).
Иначе, с применением другого понятийного ряда, высказался И. Г. Эренбург относительно вклада имажинизма в историю культуры и в писательскую жизненную хронику Есенина: «Ведь это даже не страница его биографии, а несколько сносок, способных заинтересовать только литературоведа». [1958] И вот литературоведы,
Московский имажинизм пережил «второе рождение»: внук известного акмеиста Михаила Зенкевича, член Московского союза писателей, поэт Сергей Евгеньевич Нещеретов организовал в 1990-е годы литературную школу «мелоимажинизма», целью которой стало объединение музыки и стиха.
Глава 14. Есенинская топонимика
Топонимы как метки пространства
Объемность литературного сочинения зачастую достигается за счет моделирования автором художественного пространства: сюжет может быть однолинейным или многоходовым; персонажи перемещаются из города в село, передвигаются по дорогам, останавливаются на перекрестках, задумываются на развилке путей, сворачивают в переулок, оказываются иногда в тупи-ке… Пространство только тогда становится ощутимым и заметным, когда оно структурировано, имеет свой центр притяжения. Метки пространства – топонимы.
Топонимическое направление филологического исследования, с точки зрения Л. А. Киселевой, [1961] стало возможным после обнаружения Ф. И. Буслаевым способности поддерживать в народе и передавать последующим поколениям сведения о конкретном историческом событии с помощью перечисления цепочек топонимов в летописном «Помяннике» – например:
Помяни, Господи, князей и бояр и братий наших единоверных, во Христа избиенных… за Доном и на Москве, и на Берге, и на Белеве, и на Калках, и на озере Галицком, и в Ростове, и под Казанью, и под Рязанью, и под Тихой Сосною. Помяни, Господи, избиенных братий наших… на Югре, и на Печоре, в Воцкой земле, на Мурманех, и на Неве, и на Ледовом побоище, и на Ракоборе, и у Венца города, и у Выбора, и на Нарове-реке, и на Иване-городе, и под Ямою-городком, и под Яжбором, и на Русе, и на Шелоне, и под Орешком, и под Корельским городком, и под Псковом, и под Торжком, и под Тверью, и на Дону, и в Новом городке, и за Волоком… и под Великим Новым городом… [1962]
Обоснование значимости «топонимического кода» Л. А. Киселева усматривает в том, что «всякий топоним, по сути, – культуроним; знак, а не просто наименование; символ, а не ярлык» и что «крестьянская культура глубоко впитывала и передавала эти знания». [1963] По мнению Л. А. Киселевой, «анализ топонимов в поэзии Есенина… нередко позволяет вскрыть новые семантические пласты – проникнуть в культурное пространство “от Ольшан до Швивой заводи” или “за поёмы Улыбыша”; взглянуть вместе с Батыем на Рязань с холма Чурилкова, остро ощутить смысл оппозиции “Москва”↔“Нов-город”». [1964]
Другой исследователь – С. Бирюков, не упоминая топонимики, сетует на отсутствие в России «целостной картины эстетического пространства» [1965] первой трети ХХ века. Однако в 1920-х годах уже существовало понятие «поэтическая география» [1966] (причем примененное к творчеству Есенина, что для нас особенно важно).
Нет сомнений в том, что проблема оригинальности художественного пространства является важнейшей в творчестве каждого писателя.
Есениноведы исследовали устройство и изображение пространства в есенинских сочинениях: рассматривали двоемирие как сосуществование «этого и того света» (и даже многомирия как «этого света и иных миров»); определяли оппозиции «небо – земля», «верх – низ», «дом – дорога»; находили центр крестьянского мироустройства в избе с красным углом и печью; постигали взаимодействие и взаимопроникновение человеческого и божественного миров; изучали населенность земного шара растениями и животными и т. д. [1967] А. Н. Захаров полагает, что в числе других определяющих параметров «главную структурообразующую функцию в поэтическом мире выполняют концептуальные сквозные образы пространства». [1968]