Антропологическая поэтика С. А. Есенина. Авторский жизнетекст на перекрестье культурных традиций
Шрифт:
Трубит, трубит погибельный рог!
Как же быть, как же быть теперь нам
На измызганных ляжках дорог?
Вы, любители песенных блох,
Не хотите ль пососать у мерина?
Полно кротостью мордищ праздниться,
Любо ль, не любо ль, знай бери.
Хорошо, когда сумерки дразнятся
И всыпают вам в толстые задницы
Окровавленный веник зари
(II, 81 – «Сорокоуст», 1920).
Подмеченные уже после кончины поэта его современником М. М. Бахтиным [768] образы «телесного низа» и физиологических испражнений, идущие из средневековой народной карнавальной культуры, также унаследованы Есениным и свойственны его поэтике: «Плюйся, ветер, охапками листьев» и «Плюй спокойно листвой по лугам» (I, 153 – «Хулиган», 1919). Любовь сводилась к грубым плотским утехам: «Мне бы лучше вон ту, сисястую, // Она глупей» (I, 171 – «Сыпь, гармоника! Скука… Скука…», 1923). Сниженная эротическая символика ругательных жестов, запечатленных в слове, также наблюдается у Есенина в их первозданности
Курение как приобщение к контингенту взрослых
Если считать курение изначально мужским занятием, то Есенин испробовал в своей жизни возможность курить и обходиться без курева. В биографии поэта заметно по крайней мере два периода обращения к курению.
Сначала Есенин приобщался к куреву в юности – очевидно, из стремления применить внешние атрибуты взрослости, примерить на себя «мужскую знаковость», уподобиться «настоящим мужчинам» и испробовать привлекательность «запретного плода» (ведь Есенин учился в Спас-Клепиков-ской второклассной учительской школе закрытого типа, где в соответствии с учебно-образовательными правилами и православным уставом запрещалось «дьявольское зелье»). Период юношеского курения был непродолжительным, поскольку Есенин с кардинальным изменением своего жизненного пути в связи с переездом из сельской местности в город резко сменил мировоззренческие ориентиры: свойственный юности максимализм привел его к аскетизму. После окончания школы, находясь уже в Москве, между 16 апреля и 13 марта 1913 г. Есенин сообщил в письме к Грише Панфилову о принятом решении расстаться с курением: «По личным убеждениям я бросил есть мясо и рыбу, прихотливые вещи, как-то вроде шоколада, какао, кофе не употребляю и табак не курю . Этому всему будет скоро 4 месяца. На людей я стал смотреть тоже иначе» (VI, 33).
Потом наступил второй период приобщения Есенина к курению, уже когда поэт стал вполне взрослым. Сохранился целый ряд есенинских фотографий, свидетельствующих о пристрастии поэта к курению. На фотокарточках Есенин запечатлен сначала с курительной трубкой (1919–1921 годы – VII (3), № 35–36, 53), потом с папиросой в руке (1922–1925 годы – VII (3), № 65, 72, 79, 86, 88, 91, 93, 103). Таким образом, по письмам и фотографиям удается проследить хронологию, когда от курения трубки с табаком в юности Есенин перешел к употреблению папирос. Можно даже предположить, что переход от курительной трубки к папиросам осуществился в период заграничного турне под влиянием западной моды на курение: в Москве Есенин курил табак, а в Берлине и Нью-Йорке уже перешел на папиросы. После возвращения из-за границы и до конца жизни поэт продолжал курить папиросы. В письме к сестре Е. А. Есениной в 1925 г. поэт требовал: «Жду банк-книжку, варенья, папирос, спичек и еще чего-нибудь» (VI, 230).
Вероятно, Есенина первоначально привлекала внешняя театральность процесса табакокурения: ношение кисета по примеру сельских парней (что нашло отражение в частушках типа «Шила милому кисет…»), насыпание табака в трубку, разжигание трубки, жестикуляция с трубкой, выпускание клубов дыма и т. д.
При жизни Есенина в с. Константиново бытовала шутливая народная песня «Едет Ваня из Рязани…» со словами: «Нос большущий, вверх загнутый, // Табачищем натянутый »; а в ее варианте «Едет Ваня на пегане…» имеются строки: «Сидит Маня на диване, // Вышивает кисет Ване». [769]
Там же встретилась генетически ранняя 6-строчная частушка с табако-курительной тематикой:
Ой, милый мой,
Постой со мной.
Я сошью тебе кисет
С голубой каймой.
Голубой тюлевый,
Приходи, закуривай [770] .
Для тематики частушек обычно упоминание кисета, вышиваемого девушкой для любимого парня, что воспринимается как проявление любви к нему. Современный фольклорист А. В. Кулагина указывает, что кисет в частушках выступает в качестве объекта сопоставления в символической параллели. [771] Кисет (наряду с другими курительными принадлежностями) встречается в повести «Яр» (1916) и служит характерной чертой при обрисовке персонажа: «Карев сидел на остывшей туше и, вынув кисет, свертывал из махорки папиросу »; «Карев подкладывал уже под скипевший чайник поленьев и, вынув кисет , взял Аксюткину трубку »
Другой персонаж «Яра» обладает своим характерным способом табакокурения: «Дед Иен подошел к костру, где сидел Карев, и стал угощать табаком . // Мужики, махая кисетами , расселись кругом и стали уговаривать деда рассказать сказку. // – Эво, что захотели! – тыкал в нос щепоть зеленого табаку » (V, 77). Этот присущий в повести только деду Иену способ нюхания табака стал предметом веселого розыгрыша: «Из кармана выпала табакерка и откатилась за телегу. // Просинья подошла к телеге, взяла впотайку ее двумя пальцами и пошла на дорогу. <…> Просинья взяла щепку и, открыв табакерку, наклала туда помету. <…> В нос ударило поганым запахом, он поглядел на пальцы и растерянно стал осматривать табакерку» (V, 79–80). Именно с табаком прощается дед Иен, сдаваясь приставу с десятскими и беря всю вину за убийство помещика на себя: «Из кучки вылез дед Иен и, вынув табакерку , сунул щепоть в ноздрю. // – Понюхай, моя родная, – произнес он вслух. – Может, боле не придется» (V, 110–111). Таким способом Есенин продемонстрировал пристрастие отдельных – наиболее мужественных – крестьян к курению табака и показал значимость обычая в народной жизни. Однако значимость этого обычая развенчивается автором тем, что оба заядлых курильщика – Костя Карев и Иен Иенович Кавелин – насильственно изгнаны из крестьянского сообщества (первый убит по ошибке, второй отправлен в тюрьму), а продолжателей их привычки курить табак не заметно.
Еще один персонаж «Яра», нюхающий табак, изначально описан нелицеприятно: «Из горницы, с завязанным на голове пучком, вышел поп, вынул берестяную табакерку и запустил щепоть в расхлябанную ноздрю» (V, 15).
Первая мировая война и революция заставили крестьян курить импровизированные папиросы: «Мужик залучил граммофон, – // Слюнявя козлиную ножку , // Танго себе слушает он» (III, 183 – «Анна Снегина», 1925).
Курение трубки для Есенина являлось скорее игрой во взрослость, стремлением к театрализации жизни, примериванием на себя внешнего облика светского человека, проявлением дендизма, нежели реальной пагубной привычкой. Об этом свидетельствует нарочитая подчеркнутость позы, проявленная в словно отточенных жестах с трубкой, запечатленных на студийных фотографиях (это особенно заметно в работах признанного мастера Н. И. Свищова-Паолы).
Современники отметили тягу Есенина к курению как новое явление в поведении поэта. Так, Л. М. Клейнборт вспоминал о Есенине после его заграничного турне: «Он закурил, чего, кажется, за ним не водилось прежде». [772]
Из воспоминаний сына поэта К. С. Есенина известно, какие папиросы предпочитал отец: «Курил он “Сафо”. Были такие папиросы высшего сорта, с женщиной в тунике на коробке». [773]
Послезаграничный период жизни Есенина был, пожалуй, психологически самым напряженным. По-видимому, снять избыточную душевную напряженность поэт пытался и с помощью папирос. О предпоследнем дне Есенина в гостинице «Англетер» в Ленинграде вспоминал Лазарь Берман: «Погасшая папироса была зажата в зубах». [774]
В художественном творчестве Есенин показал процесс курения как выход из экстремальной ситуации: чуть не утонувший «Филипп телешом стал, покачиваясь, в сторонку и попросил мужиков закурить » (V, 88 – «Яр», 1916).
Находясь за рубежом, Есенин обращал внимание на сигаретную рекламу: «Там, с 30-го этажа, курит электрический мистер, выпуская электрическую линию дыма, которая переливается разными кольцами » (V, 169 – «Железный Миргород», 1923). С помощью образа заядлого курильщика Есенин передавал подражательную и одновременно творчески-преобразовательную сущность США: « Европа курит и бросает, Америка подбирает окурки, но из этих окурков растет что-то грандиозное » (V, 172 – «Железный Миргород», 1923).
Еще несколько интересных «курительных образов», созданных Есениным то как вариативные, то как уникальные, являются метонимическими. Варьирующийся образ: «Полыхают зори, курятся туманы » (I, 38 – «Задымился вечер, дремлет кот на брусе…», 1912); « Закурился пахучий туман » (I, 32 – «Туча кружево в роще связала…», 1915). Оригинальные образы: « Курит облаком болото» (I, 39 – «Край любимый! Сердцу снятся…», 1914); «Небо в куреве , как хмаровая близь» (IV, 107 – «Старухи», 1915); «Тихих вод парагуш квелый // Курит люльку на излуке» (I, 95 – «О товарищах веселых…», 1916).