Антропологические традиции
Шрифт:
Термин «этнография» (Ethnographie) сегодня чаще всего обозначает тот характерный эмпирический метод работы, которым пользуются исследователи в обеих областях (Volkskunde и V"olkerkunde). В ГДР данный термин использовался в качестве официального названия дисциплины, но на западе немецкоязычной зоны с Ethnographie давно связывалась практика эмпирических полевых исследований (включающая в себя как характерный способ работы, основывающийся на методе включенного наблюдения, так и характерный способ описания, основывающийся на данном методе). Мне представляется вполне резонным, что в этот термин вкладывался и продолжает вкладываться подобный смысл. Следует добавить, что в последнее время термин стал часто заимствоваться в социологии и некоторых других социальных науках. Эти заимствования в известной мере трансформируют значение термина (по крайней мере в междисциплинарной сфере), придавая ему более широкий смысл. В немецкоязычной
Некоторые склонны усматривать в участившейся практике подобных заимствований непосредственную опасность для области социокультурной антропологии (как якобы небольшой, плохо защищенной области, которую нужно оберегать от посягательства крупных, более влиятельных дисциплин). Хотя опасность, наверное, не следует совсем игнорировать, нынешнее плачевное состояние этих «крупных» дисциплин в Европе и Северной Америке наталкивает на мысль, что опасность не слишком велика. Мне кажется разумным смотреть на положение дел с иной точки зрения: небольшой антропологической дисциплине удалось экспортировать одно из своих центральных понятий в проблемную область более крупных соседей. Это дает основание говорить о том, что как раз антропология посягнула на территорию «крупных» дисциплин, и о том, что у антропологии есть хорошая возможность занять более видное место в междисциплинарных дискуссиях, укрепить свои позиции в общей сфере гуманитарных и социальных наук и, соответственно, в общей сфере конкуренции за исследовательские ресурсы.
Таким образом, уже на уровне терминологии мы сталкиваемся с разнообразными следствиями не только процессов междисциплинарного сотрудничества, но и процесса междисциплинарной конкуренции. В сегодняшних условиях социокультурной антропологии в немецкоязычной зоне уже не так необходимо прибегать к заимствованию ключевых терминов и понятий из других дисциплин (хотя о заимствовании концепции идентичности из культурных исследований можно продолжать говорить как о важном). В то же время другие дисциплины, наоборот, стали все чаще обращаться к социокультурной антропологии в поисках новых концепций. Опуская уже упомянутые случаи с исследователями фольклора и социологами, я приведу еще три примера.
Первый пример относится к физической антропологии. До 1945 г. эта дисциплина пользовалась названием Anthropologie, которое в те или иные периоды соседствовало с такими названиями, как Rassenkunde (расоведение) или Eugenik (евгеника). После 1945 г. в дисциплине начались переименования, нацеленные на то, чтобы подчеркнуть новое начало, и появился ряд новых названий, таких как Humanbiologie, биология человека, или physische Anthropologie, т. е., собственно говоря, физическая антропология. В последнее время, однако, ряд кафедр и институтов вернулся к прежнему названию Anthropologie, в чем следует видеть, конечно же, не возвращение к прошлому, но интерес к тому, чтобы укрепить ассоциацию с привлекательной сегодня общей рубрикой «антропология».
Второй пример касается historische Anthropologie, исторической антропологии, — субдисциплины, объединившей в себе ряд исторических и историографических направлений исследования. Хотя эта субдисциплина претендует на междисциплинарность и имеет ряд собственных периодических изданий, ее исследовательский состав в немецкоязычной зоне набирается преимущественно из историков. При помощи обращения к привлекательному ярлыку «антропология» и заимствования ряда антропологических терминов и концепций исследователи, работающие в рамках этой субдисциплины, стараются трансформировать традиционные типы исторического анализа в формы, более близкие к антропологическим моделям.
Третий пример имеет отношение к Kulturwissenschaften — новообразованной дисциплине культурных исследований, которая в немецкоязычных странах возникла на волне реформистских движений в гуманитарных и социальных науках в 1990-х гг. Несомненно, ее возникновение было тесно связано с успехом дисциплины Cultural Studies в Великобритании и Северной Америке. Однако в англоязычном мире дисциплина возникла как своеобразная форма демократического протеста и сформировалась, так сказать, по инициативе меньшинств на академической периферии. В немецкоязычных странах она развивалась иначе. Здесь она была сформирована по инициативе, как говорится, «белого большинства мужского пола» и профинансирована «сверху» крупными общественными фондами, с тем чтобы провести реформу традиционных научных областей в сфере гуманитарного и общественно-научного образования. Несмотря на специфический характер институционализации, культурные исследования в немецкоязычной зоне все же сыграли важную роль в оживлении этих областей, в деле адаптирования этих областей к условиям современного глобализующегося мира и в деле их приближения к тому открытому способу видения реальности, который сегодня предлагает международная социокультурная антропология.
Хотелось бы подчеркнуть, что ударение в последнем предложении следует ставить на слово «международная». В первой —
И все же то повышенное внимание, которое сегодня наблюдается в немецкоязычном академическом сообществе по отношению к «антропологии», «этнографии», «культуре», скорее всего, не будет наблюдаться вечно. В текущий момент оно объясняется наличием стимулов, пока еще продолжающих приходить из англоязычного академического мира, проблемами расширения Евросоюза и ростом миграционных проблем. Но до тех пор, пока это внимание имеет место, в нем следует видеть скорее шанс, чем признак опасности для социокультурной антропологии в немецкоязычной зоне. До последнего времени элемент шанса действительно существенно превалировал над элементом опасности. Конечно, уровень финансирования в общем снизился в сфере гуманитарных и социальных наук. Но в то время как в целом ряде дисциплин наблюдался процесс сокращения и даже закрытия кафедр, все же социокультурной антропологии в немецкоязычной зоне этот процесс коснулся в гораздо меньшей степени (в действительности, как ни странно, наблюдалось даже некоторое институциональное расширение).
В количественном отношении большинство университетских кафедр и музеев в сфере социокультурной антропологии находится в Германии. Но с точки зрения концентрации студентов и преподавательского состава, частоты получения грантов и объема проводимых исследований три крупнейших центра немецкоязычной зоны на сегодняшний день — это Вена, Цюрих и Берлин. К этим трем крупнейшим «конгломератам» антропологических учреждений недавно приблизился район Галле/Заале как четвертый важнейший центр. С точки зрения финансирования общая ситуация в гуманитарных и социальных науках в последние 10–15 лет гораздо быстрее ухудшалась в Германии. В Швейцарии и Австрии тенденции были более противоречивы. Несмотря на то что и здесь для многих стало гораздо труднее получить грант на исследования и вообще работу по специальности, академическим учреждениям в сфере социокультурной антропологии удалось сохранить (и в некоторых случаях даже повысить) свой статус. Для дисциплинарного сообщества в немецкоязычной зоне этот факт был немаловажным стимулом, но все же для небольших учреждений в Германии ситуация осталась сложной. Важная инициатива в деле разрешения ситуации была предпринята в 2002 г., когда в Галле был открыт Институт антропологических исследований им. Макса Планка — центр со специализацией на аспирантских и докторских исследованиях.
Внутренняя дифференциация дисциплинарного сообщества, наблюдаемая сегодня в немецкоязычной зоне, в некоторой степени связана со сложностями институционального положения, и в общих чертах ее можно охарактеризовать, если указать на три типа «занятости» антропологов в их профессиональной сфере. Один тип имеет отношение к тем исследователям, которые работают в крупнейших институциональных центрах Цюриха (университетские кафедры, музеи), Берлина (университетские кафедры, музеи, научно-исследовательские институты), Вены (университетская кафедра, музей, Академия наук) и Галле (Институт Макса Планка, университетская кафедра). Хотя мы говорим об этих учреждениях как о «крупнейших» институциональных центрах, следует напомнить, что в количественном отношении они представляют собой меньшинство. Другой тип, следовательно, имеет отношение к тому, что можно было бы назвать профессиональным большинством, — а именно к тем исследователям, которые работают в некотором количестве средних по размеру и значительном количестве небольших по размеру университетских кафедр и музейных отделов. Третий тип относится к тем, кого в журналистике сегодня называют фрилансерами, — к антропологам, не имеющим постоянного места работы и живущим за счет краткосрочных контрактных проектов или преподавательского ассистирования на условиях почасовой оплаты. Представителей этой большой гетерогенной группы можно встретить среди участников конференций и конгрессов, среди авторов сборников и организаторов выставок, среди внештатных сотрудников кафедр и институтов во всех частях немецкоязычной зоны (включая сюда те же самые Цюрих, Берлин и Вену). На самом деле успешное выполнение обширных исследовательских, организационных и преподавательских программ в крупных научных центрах указанных городов было бы невозможно без помощи антропологов-фрилансеров. Многие из них за период с начала 1990-х годов смогли добиться более интересных результатов в исследовательской деятельности, чем некоторые из штатных сотрудников престижных учреждений.