Антропологический код древнерусской культуры

Черная Людмила Алексеевна

Декодировка языческой культуры с помощью телесного кода позволяет представить ее эволюцию в следующем обобщенном виде: осмысление мира начиналось с осмысления собственно человеческой телесности путем сравнительного анализа функций и проявлений своего организма и окружающей природы. Отсюда налицо антропоцентрический посыл культурных построений – от человека к Абсолюту в виде телесного Космоса. Далее постепенное выстраивание связей между своим телом и телесным Космосом привело людей к открытию закона всеединства. При этом состояние культуры нельзя назвать статичным, поскольку хотя и медленно, но шел процесс движения вперед к полному раскрытию этих связей и выявлению действия закона всеединства. На этом этапе шло формирование представлений о телесности пространства и времени, о роли пространственных и временных границ; вырабатывались формы воздействия на свою и чужую телесность, охранительные нормы при вхождении в контакт с нечистой силой и тем светом, определялись социокультурные требования к человеку как члену родовой организации и отдельной семьи, уточнялись его ролевые и гендерные функции и т. д. Мы не можем зафиксировать хронологический рубеж, когда динамичный и личностный по сути тип культуры начал

сменяться внеличностным и статичным. Скорее всего, на обширной территории Древней Руси этот переход совершался не единовременно, совсем по-разному, а где-то на окраинных территориях и вовсе не состоялся. Глубоко укорененное телесное восприятие не ушло из подсознания и сознания человека, продолжавшего видеть себя и мир через призму телесного начала, что и сказалось на своеобразном варианте христианской культуры в народной среде. Поэтому трудно давать однозначные оценки тем слабым отзвукам языческой культуры, которые имеет современная наука в своем распоряжении. Говоря об основных принципах функционирования культуры «Тела», мы будем говорить о неких вневременных (без хронологической привязки) концептах, гипотетически реконструируемых на том или ином основании и фактическом материале, воспринимать который необходимо с учетом множества поправок и уточнений.

Итак, в своем завершенном виде, восстанавливаемом в некоем идеальном и, возможно, не существовавшем в чистом виде варианте, языческая культура представляла собой систему теоцентрических отношений, в которых абсолютный телесный Космос выступал наивысшей ценностью. Каждое новое поколение язычников должно было осваивать и правильно использовать в своей практике устоявшиеся связи между всеми и всяческими телами этого и того света, чистой и нечистой силой, между людьми в рамках разных сообществ, семьи, рода, племени, между мужчиной и женщиной и т. п. Степень устойчивости и полноты разработанности этих связей отражали прежде всего ритуальные действа, обряды, зафиксированные, к сожалению, лишь в гораздо более позднее время, а следовательно, уже далеко не в первозданном виде. Ритуальные действия разного масштаба с целью повлиять на окружающую телесность (в особенности на нечистую силу и тот свет), пропитанную божествами всех рангов, являют собой высшее культурное достижение данного периода. Это своеобразный языческий театр, где совместились и искусство слова, музыки, и пластические, и изобразительные искусства.

Собственно человеку той поры нужно было только одно искусство – умение убедить другие части всеобщего Тела не причинять ему вреда. Жрецы, в роли которых порой выступали и русские князья, – режиссеры этого театра, они пророчествуют о будущем. Именно будущее составляет основной интерес языческой культуры, поскольку оно полно опасности, его надо заговорить, зачаровать, задобрить жертвоприношениями, «запрограммировать». Участники обрядов должны были просчитывать каждый свой шаг, каждое слово, надевать нужные одежды, делать правильные телодвижения, вписываться в нужную форму обряда и т. д. История формирования языческих обрядов и есть история культуры эпохи «Тела», к сожалению, крайне трудно восстанавливаемая из-за отсутствия источников.

Обряды языческой Руси реконструируются с большей или меньшей степенью приближенности к тому, чем они являлись на самом деле. Мы можем только предполагать, как было организовано пространство, как распределялось время, какие функции выполняли участники ритуала, что они говорили, что делали, как были одеты и пр. Начиная с XVII в. в России известны записи фольклора, дающие представление о формах, в которые выливались языческие верования. Среди записей особенно много ритуальных песен свадебного и погребального обрядов, заговоров, былин и сказок.

По археологическим данным изучены древнерусские святилища, круглые или овальные в плане, пространственно организованные вокруг столба с идолом и жертвенного очага. По-видимому, и другие места жертвоприношений имели подобное устройство, так как круг считался идеальной формой для замыкания определенного пространства с целью придания ему индивидуального «тела». По-своему уникально святилище сложной конфигурации, напоминающей, по мнению Б. А. Рыбакова, женскую фигуру: «Обозначены голова, раскинутые в стороны женские груди, обрисованы бедра и ступни ног. Самый массивный столб приходится на месте сердца этой гигантской женской фигуры, распростертой на высоком берегу реки». [168]

168

См.: Рыбаков Б. А. Языческое мировоззрение русского средневековья // Вопр. истории. 1974. № 1. С. 14–15.

Отсутствие специально оформленных святилищ также не удивительно: как известно из разных источников, славяне совершали требы на «телесных» природных границах – у воды, у леса, у камня и т. п. [169] А это значит, что они выбирали локусы схода этого и того света, дыры в мировом теле, позволяющие эффективнее воздействовать на богов и мифических существ, войти с ними в непосредственный контакт, как бы быстрее «докричаться» до них. Отсюда потребность в создании некоего искусственного тела-святилища отпадала сама собой, ведь магические действия, производимые на границах, как бы имитировали ритуал «внутри» мирового Тела.

169

См.: Повесть временных лет. С. 54; Софийская I летопись // ПСРЛ. СПб., 1851. Т. V. С. 73.

По этнографическим данным на сегодняшний день более или менее подробно реконструированы календарные обряды, связанные с днями зимнего и летнего солнцестояния; с началом и концом сельскохозяйственного года в целом и отдельных видов сельских работ (сева, жатвы); связанные с жизненным циклом человека (рождение, свадьба, похороны); окказиональные обряды (вызванные засухой, мором, болезнью людей или скота и пр.), а также масса мелких форм ритуального характера, заполнявших каждый миг жизни человека с рождения до

смерти. Календарные праздники, вызванные к жизни определенными временными границами, которые человек должен был ритуально преодолевать, ориентировались более всего во времени, а не в пространстве. В окказиональных обрядах, напротив, большее значение придавалось выбору места для его проведения, а время было менее важно. Помимо места и времени при проведении ритуала большое значение придавалось участникам, их поведению, одежде, жестам и словам. Здесь не было мелочей, все имело глубокий смысл и было направлено на узнавание будущего и воздействие на него. Роль главного участника ритуала была особой, он олицетворял вождя, который, в свой черед, олицетворял центр миропорядка – «динамический центр вселенной, от которого во все стороны расходятся силовые линии… точку опоры, поддерживающую равновесие мира; малейшая неточность с его стороны может это равновесие нарушить…». [170] Фигура его часто маркировалась одеждой, в особенности головным убором. Так, главные персонажи древнерусского свадебного обряда выделялись шапками с опушкой, характерной для княжеского костюма, тем самым подчеркивался их временный статус «князя» и «княгини». В «Чине свадебном» XVI в. предписывалось, чтобы жених и невеста не снимали «шапки горлатные» во все время свадебного пира, а также и в опочивальне. [171]

170

Фрезер Дж. Золотая ветвь / Пер. с англ. М., 1980. С. 194.

171

Домострой // ПЛДР. Середина XVI века. М., 1985. С. 168.

Среди календарных праздников выделялись дни зимнего солнцестояния, названные впоследствии святками, предназначенные для влияния с помощью потусторонних сил на будущий хозяйственный год. Две недели, с 24 декабря по 6 января, запрещалось работать (особенно по вечерам) и следовало произвести ряд магических ритуалов (особенно в первый и последний дни, а также 1 января), гаданий, отследить ряд прогностических примет. В первый день встречали хлынувших на землю через открытую временную границу «гостей» с того света – умерших предков и нечистую силу, а в последний день их провожали домой, на тот свет. Хождение по домам с пением колядок – самый известный сегодня элемент праздника, но далеко не самый важный. Ряженые приносили в дом пожелание богатого урожая, здоровья, благополучия; задача хозяев была как следует, не скупясь, угостить пришельцев, представителей того света. Встреча на границе года с умершими предками (особенно с теми, кто ушел из жизни за последний год), а также с нечистой силой, заявившейся непосредственно во двор («под окошко»), и составляла смысл основного обряда святок.

Поздние фольклорные записи XIX–XX вв. передают общий настрой обряда колядования, но преобладающий в них игровой элемент уже не отражает того страха, который должны были испытывать участники обряда как с одной, так и с другой стороны. В поздних записях незваные гости (наряженные вампирами, оборотнями, страшилищами, кикиморами, стариками и старухами, смертью, покойниками и т. п.) требовали обильного угощения, а получив желаемое, величали хозяев и высказывали им наилучшие пожелания, сводившиеся, как правило, к пожеланиям здоровья и богатства (особенно приплода домашнего скота). Колядки содержали набор необходимых элементов, который варьировался в разных регионах: указание на коляду как главный персонаж, иногда указание дома, куда пришли колядующие (Иванов дом, Николаев дом и т. п.), приветствие (желательно с называнием хозяев по именам и отчествам), похвала дому (порой с описанием, где явно преувеличены и его размеры, и красота), похвала хозяину (гипертрофированные восхваления типа «шелкова борода до пояса»), намек на угощения, припасенные в доме, прямая просьба отдать пирог и блины, угроза наказать за отказ отдать угощения («не подашь пирога, разобью ворота»), благодарность за подарки, пожелания (типа: «тебе триста коров, полтораста быков!»). [172] Колядки варьировались в зависимости от состава семьи: дочерям желали выйти замуж, сыновьям жениться и взять богатое приданое.

172

Обрядовая поэзия. М., 1989. С. 53–86.

То, что утрачено, осталось за текстом колядок, их многословие принизило страшную сущность дней зимнего солнцестояния (недаром святые дни назывались еще и страшными, погаными, нечистыми, кривыми). Исходя из того значения, которое придавалось слову как материализованной телесной единице бытия, ясно, что колядки появились значительно позднее. Скорее всего, в дохристианские времена в данном обряде не было ни песен, ни смехового элемента; он должен был совершаться почти в полном молчании и лишь пожелания здоровья и богатства в той или иной форме должны были прозвучать, так как именно к ним сводились усилия всех участников обряда. В нем, кстати, должны были участвовать только мужчины как носители позитивного начала, желательно молодые и здоровые; женщинам же нельзя было приходить в дом с благопожеланиями, так как только ведьмы могли решиться на это. Возможно также, что колядование вообще не входило в набор обрядов, связанных с границей года, и в основном они состояли из гаданий, разведения нового «живого огня», принесения «молчаливой живой воды», приготовления кутьи, выпекания обрядового хлеба и блинов, устилания пола избы соломой, а затем ее выметания, установки первого снопа в красном углу и пр. [173]

173

См.: Чичеров В. И. Зимний период русского народного земледельческого календаря XVI–XIX вв. // Труды Института этнографии. Новая серия. М., 1957. Т. 40; Виноградова Л. Н. Зимняя календарная поэзия западных и восточных славян. Генезис и типология колядования. М., 1982.