Антымавле - торговый человек
Шрифт:
— Ая-а-а! — тянул хриплым голосом Пьёт. — Скажи, скажи мне правду, — снова перешел он на чукотский язык. — Скажи, скажи!.. Ая-а-аа! Что?.. Где?.. — Резко оборвались звуки, наступила тишина. Тяжело дышал Амчо, чуть слышно перешептывались в чоттагине Антымавле с девушками.
— Встань! — приказал шепотом Пьёт Амчо. — Выйди!
Старик с бьющимся сердцем выполз из полога.
— Зайди за полог!
Старик послушно пошел за полог. Он не ощущал холода, страх притупил все чувства.
— Дальше! Еще дальше! — командовал Пьёт. — Возьми
Дрожат у старика руки, но невольно к мешку тянутся.
— Достань, что в нем лежит! Неси в полог!
«Сильные духи у танныт, далеко видят. И, как это они могли узнать, что здесь у меня, тайное лежит?» — размышлял старик, вползая в полог.
— Зажги свет, — Пьёт протянул Амчо спички.
Долго разгорался жирник, не сразу светло стало.
Старик, глаза зажмурил, не хотел смотреть на Пьёта, а когда открыл, то уже шкурок песцов своих не увидел, только из мешка танныта кусочек белого меха торчал.
— Теперь я знаю, что ты обманывающий, — окончательно убил старика Пьёт. — Ну ладно, от моих духов никто тайны не сохранит. Давай еще выпьем.
Молчит Амчо, сказать ничего не может, но выпил, что поднес ему Пьёт. Затуманило опять голову, легче стало, страх прошел.
А Пьёт лег у другой стенки полога, ноги под себя подобрал, так как не хватало для него ширины полога, захрапел, будто ничего не случилось.
Всю ночь просидел Амчо, покачиваясь, глаза зажмурив. Еще темно было, когда Пьёт проснулся. Чаю напился, ехать собрался.
— Хоть и обманщик ты, но я все же оставлю тебе плитку чая да связку табаку-папуши, — сжалился он, сложил в свой мешок неблюй и пыжики и выполз наружу.
Быстро собрался Пьёт, собак запряг.
Эгтинки с Наволь на улицу выбежали провожать веселого танныта. Но не тот уже Пьёт, внимания на ребятишек не обращает, играть не хочет, сладкими льдинками не угощает.
— Хак-хак! — крикнул Пьёт на собак, и упряжка рванула с места.
Проводил печальными глазами упряжку Амчо. Смотрел вслед, пока не скрылась она среди редких деревьев в сумраке утра. Отошел от яранги в сторону, снял с пояса амулеты.
— Плохопомогающие вы! — сказал гневно и швырнул своих помощников в чащу кустарника. — Я других, посильнее вас, найду.
Вернулся в ярангу Амчо, забрался в полог и проболел целый день…
Идет по тундре Антымавле. Небольшой мешок за плечами, а в нем лишь запасные торбаса, две пары чижей да тяжелая ровдужная камлейка. В руках посох с колечком, нож на поясе.
Ночи светлые, чувствуется весна. Почернели вершины холмов, снег с них стаял, и только северные склоны кажутся совсем не тронутыми весенним солнцем. Пойдут скоро реки, пробьют глубокие русла в толстом снегу, затопят тундру, полное бездорожье настанет.
Спешит Антымавле.
— Ко-ко-ко! — вспорхнула из-под ног с черной проталинки куропатка, поднялась вверх и круто опустилась, пропев свое свадебное «ко-ко-ко!».
— Ко-ко-ко! —
Третий день идет по тундре Антымавле. Покинул он Амчо. Со стариком ничего, сжился, но как вернулся Етынкеу, муж Этинеут, так житья ему не стало. Горд Етынкеу, с презрением и ненавистью относится к береговому.
— Нерпоед! Надоело вонючее мясо есть, так сюда перебрался, — упрекал он Антымавле и страшно скрипел зубами.
Жил Етынкеу так, словно не было больше мужчин в стойбище, кроме Амчо и маленького Эгтинки. А как-то раз, в тундре, процедил сквозь зубы:
— Ты что, бездельник, стадо оленей хочешь получить от Амчо? Забыл, постарше тебя хозяин есть.
Опешил Антымавле, растерялся, слов не нашел для ответа завистнику.
— Не бывать анкалину оленеводом, как киту не ходить по тундре… — добавил Етынкеу.
Промолчал Антымавле, затаил страшную обиду. Будь он постарше в посильнее, наказал бы обидчика за такие слова.
«И чем гордится Етынкеу? — размышлял Антымавле. — Какой он чаучу, если оленей своих не имеет. Хоть бы работящим был…»
Молчаливым, неразговорчивым после встречи в тундре с Етынкеу стал Антымавле. Амчо понять не мог, что случилось с юношей, но когда Антымавле, сообщил, что уходит, насильно удерживать не стал.
— Человек сам себе хозяин, делай как хочешь, — сказал Амчо.
В тот же день ушел из стойбища Антымавле, благо Амчо к берегу подкочевал, на старые места отела вышел со стадами.
Далековато до Валькатляна, но что значит пятидневный переход для сильного юноши. Шагает Антымавле по тундре, постукивают вельвыегыты — короткие лыжи о твердый, подмерзший за ночь наст.
— Ко-ко-ко! — вспорхнула опять куропатка.
— Ты что дразнишься, хрипящая? Тебе весело, тебе везде еда сейчас есть. Ко-ко-ко!.. — От этих слов развеселился Антымавле.
Нет перед глазами широкого лица Етынкеу с узенькими злыми глазами, не маячит в тундре его тяжелая медвежья фигура, не слышит он больше оскорбительных упреков. Об одном лишь сожалел он — с Вулькинэ жалко расставаться было. Привязался к ней Антымавле: веселая, работящая, всегда ему лучший кусок мяса припрятывала. А в последние дни как вернулась из тундры, так новый керкер из шкуры пестрого оленя надела.
— Ты куда это нарядилась? К кому в гости собралась? Как будто и стойбищ рядом нет, — промолвил как-то Амчо, будто ни о чем не догадываясь.
Покраснела девушка, лицо рукавом закрыла, выбежала из чоттагина и всю ночь в тундре пропадала.
…Взгрустнулось Антымавле, и вдруг опять куропатку увидел. Куропатка вытянула шею, встрепенулась и между кочек побежала. Семенит лапками, подергивает шеей. И снова рассмеялся Антымавле:
«Как Пьёт, шеей дергает, моргает красными глазами. Не шаман он. Эгтинки по глупости все рассказал, а старик и поверил в духов танныта…»