Анук, mon amour...
Шрифт:
– Раньше вы ее не видели?
– Я уже сказал – скорее всего, она попала на показ случайно.
– Ну хорошо, – Бланшар с трудом отлипает от так понравившейся ему темы с русскофф покупательницей. – А вторая вещь? Что вы можете сказать о ней?
– Кожаный килт. Его стянули.
– Что значит – «стянули»?
– Украли.
– Как это – украли?
– Молча. Он пропал через несколько дней после показа.
– И что?
– Ничего. Была небольшая буря в стакане воды, но на том дело и кончилось. В конце концов, это всего лишь вещь, а не коллекция бриллиантов. И не ядерная боеголовка.
– Значит,
– Да. Я уже говорил об этом…
– А раньше подобные кражи происходили?
– Никогда, – теперь уже задумываюсь я. Нужно быть идиотом, чтобы не понять, к чему клонит ищейка. – Украсть можно идею. Украсть можно технологию. Украсть можно деньги из сейфа, банку с оливками в супермаркете или лифчик на распродаже. А вещи из коллекций дизайнеров не крадут.
– Крадут все, – в голосе Бланшара появляются поучительные нотки специалиста по кражам зубочисток из бистро. – А если она кому-то понравилась, эта вещь? Настолько, что этот кто-то решил оставить ее себе?
– Это все равно, что оставить себе краденую из музея картину. Любоваться можно, но только у себя в сортире. На всеобщее обозрение ее не выставишь.
– Ну у вас и сравнения, – морщится Бланшар.
– Высокая мода всегда была сродни искусству. Я ведь говорю не о поточном производстве, поймите… Авторские модели неповторимы, да и стоят довольно дорого… И предназначены для узкого круга людей, если вообще для чего-то предназначены.
– А зачем они тогда нужны?
Ну вот, еще один приверженец сезонных скидок и покупки индийского текстиля на вес.
– Они определяют тенденции в моде и…
– Да бог с ними, с тенденциями, – перебивает меня коротышка. – Главное, что вещичку украли. Причем украли в Париже, а всплыла она здесь… Самым неожиданным образом. Странно, вы не находите?
Нужно быть идиотом, чтобы не понять, к чему клонит ищейка.
– Да. Странно.
– Вы ведь были на том показе, насколько я понял?
– Да. Я присутствую на всех показах Мари-Кристин, хотя последние три года почти не появляюсь на подиуме. Это традиция. Мари-Кристин считала меня талисманом… Впрочем, вам вряд ли это будет интересно.
Бланшару и впрямь неинтересны сентиментальные воспоминания экс-модели, чихать он на них хотел. Другое дело – выдавить из тюбика все имеющиеся у него подозрения и густо размазать их по моей физиономии.
– Значит, вы присутствовали на показе. А потом уехали в Россию.
– Да. Глупо было бы отрицать очевидное.
– И много еще было таких? Каким-то образом связанных с «Сават и Мустаки», а потом уехавших в Россию? В самое последнее время, я имею в виду.
– Я не знаю.
– Вот и я тоже не знаю. Пока. Но не думаю, чтобы их количество зашкаливало за разумные пределы.
Пропади ты пропадом, недомерок! Ежу понятно, на что ты намекаешь: если я и не убийца, то по меньшей мере соучастник преступления. Я звонил Мари-Кристин накануне убийства, она села в мой джип, беспечно стоявший у магазина, где убийство и было совершено. И всему этому имеются свидетели. При желании в свидетели можно привлечь также: Ингеборг Густаффсон (шведская сучка, с которой я всегда был на ножах, поднатужившись, вспомнит, что я сорвал
– …Кстати, мсье Кутарба… Как вам удалось узнать обе вещи? Ведь они находились, мягко говоря… э-э… в плачевном состоянии.
– Мари-Кристин сама расписывает ткань, ни один узор не повторяется. А я хорошо знаком с ее моделями.
– Нуда, нуда…
– Кстати, если уж на то пошло, Бланшар… Супруги Грековы, на которых вы тут ссылались… Они тоже были в Париже, на последнем дефиле. И вернулись в Россию не так давно.
– Ябедничаете, Ги? Нехорошо.
Коротышка впервые называет меня по имени, но никакой дружеской интимности в этом нет, скорее – наоборот. Я и не думал, что короткое, легко слетающее с губ «Ги» может звучать так зловеще.
– Почему – ябедничаю? Я просто констатирую факт… И еще… Я никогда бы не подумал, что вы выберете именно «Minoritaire»…
Малыш Дидье заливается краской: еще бы, я поймал его, я вычислил его аромат, который сам же и сочинил. Это были мои первые мужские духи, их сопровождала агрессивная рекламная кампания в духе штурма казарм Монкада, воинственных подмышек Че Гевары и бицепсов «коммандос». «Minoritaire» имели бешеный успех у интеллектуалов, леваков, биржевых брокеров и прилизанных офисных крыс, не гнушающихся забить косячок на корпоративной вечеринке. Но я и предположить не мог, что на жесткий, насыщенный амброй и белым мускусом запах «Minoritaire» клюнет плюгаш-полицейский.
Аромат моих духов едва уловим. Должно быть, коротышка выхлюпал флакон около месяца назад, после чего на парфюмерном фронте наступило затишье: всякую дешевку типа жидкого мыла и копеечного шампуня я в расчет не беру. А коротышка и понятия не имеет о главном свойстве моих духов: они намертво приклеиваются к коже. Они оккупируют ее и устанавливают на ней свои порядки – но это мягкая, щадящая оккупация. Самая мягкая и самая щадящая из всех возможных. Мои духи ревнивы, они не терпят конкурентов – и легко выживают их. Они похожи на черную метку, которая видна лишь посвященным. Или – посвященному.
Посвященный – это я.
Я связан пуповиной со всеми придуманными мною запахами. Это и есть моя семья. Единственные родственники, если не считать Анук. Но Анук давно открестилась от родства со мной. И если бы не этот прискорбный факт – я был бы полностью счастлив.
Щеки Бланшара все еще горят, и это возвращает нас к существующему положению вещей. И ясно дает понять, кто есть кто. Я – король ароматов, мальчик-солнце, сразивший наповал половину Европы; лицо с обложки, мясная расфасовка для гламурных журналов от Праги до Лондона. И мое пребывание в этом северном городе – не более, чем поиски экзотики, прихоть теплолюбивого засранца, которому наскучила игра в светскую жизнь.