Анж Питу
Шрифт:
Сердце королевы и сердце Андре.
Что-то заставило Шарни обернуться, он увидел, как Андре и королева побледнели, услышав это имя.
Он покачал головой и вздохнул.
– Отворите двери, господа, – сказал король. Телохранители бросились исполнять приказ, сметая остатки баррикады.
С улицы донесся голос Лафайета:
– Господа из парижской национальной гвардии, вчера вечером я дал слово королю, что ничему из того, что принадлежит его величеству, не будет причинено ни малейшего
Когда двери отворились, в них показались два человека – генерал Лафайет и Жильбер; немного левее держался Бийо, счастливый, что ему довелось принять участие в освобождении короля.
Это Бийо разбудил Лафайета.
Позади Лафайета, Жильбера и Бийо был капитан Гондран, командир роты Святого Филиппа Рульского.
Госпожа Аделаида первой бросилась навстречу Лафайету и, обняв его с той признательностью, что является следствием пережитого страха, воскликнула:
– Ах, сударь, вы нас спасли!
Лафайет почтительно вышел вперед и собрался переступить порог приемной, но один из офицеров остановил его.
– Прошу прощения, сударь, – сказал он, – у вас есть разрешение на вход в королевские покои?
– Если и нет, я его даю, – сказал король, протягивая руку Лафайету.
– Да здравствует король! Да здравствует королева! – закричал Бийо. Король обернулся.
– Знакомый голос, – произнес он с улыбкой.
– Вы очень добры, ваше величество, – ответил славный фермер. – Да, да, вы слышали мой голос во время путешествия в Париж. Ах! Лучше было бы вам остаться там и не возвращаться сюда!
Королева нахмурила бровь.
– Однако, – заметила она, – не очень-то они любезны, эти парижане!
– А вы что скажете, сударь? – спросил король Лафайета с таким видом, будто желал спросить: а по вашему мнению, как следует поступить?
– Государь, – почтительно ответил Лафайет, – я полагаю, вашему величеству стоило бы выйти на балкон.
Король взглядом спросил совета у Жильбера.
Король решительно подошел к застекленной двери, твердой рукой распахнул ее и вышел на балкон.
Раздался громкий вопль. Все дружно кричали:
– Да здравствует король!
Вслед за первым криком раздался второй:
– В Париж!
Потом эти два крика, порой заглушая их, дополнил третий. Грозные голоса орали:
– Королева! Королева!
Услышав этот крик, все вздрогнули; король побледнел, Шарни побледнел, даже Жильбер побледнел.
Королева подняла голову.
Бледная, со сжатыми губами, с нахмуренными бровями, она стояла у окна. Дочь прижалась к ней. Впереди стоял Дофин, на белокурой головке ребенка лежала ее белая, как мрамор, рука.
– Королева! Королева! –
– Народ хочет вас видеть, ваше величество, – сказал Лафайет.
– О, матушка, не выходите к ним! – в слезах умоляла девочка, обвивая шею королевы рукой. Королева посмотрела на Лафайета.
– Не извольте беспокоиться, ваше величество, – сказал он.
– Как, совсем одна?! – воскликнула королева. Лафайет улыбнулся и с пленительной учтивостью, которую он сохранил до конца жизни, отвел детей от матери и подтолкнул их к балкону первыми.
Затем почтительно предложил руку королеве.
– Ваше величество, соблаговолите положиться на меня, – сказал он, – я ручаюсь, что все будет в порядке.
И он вывел королеву на балкон.
Это было ужасное зрелище, зрелище, от которого кружилась голова – Мраморный двор, превратившийся в бурное людское море.
Толпа встретила королеву громким воплем, и невозможно было понять, был ли то рев угрозы или крик радости.
Лафайет поцеловал королеве руку; в толпе раздались рукоплесканья.
В жилах всех людей, принадлежащих к благородной французской нации, вплоть до людей самого низкого звания, течет рыцарская кровь.
– Странный народ! – сказала королева со вздохом.
Потом вдруг встрепенулась:
– А моя охрана, сударь, мои телохранители, которые спасли мне жизнь, вы ничего не можете для них сделать?
– Назовите кого-нибудь из них, – сказал Лафайет.
– Господин де Шарни! Господин де Шарни! – воскликнула королева.
Но Шарни отступил назад. Он понял, о чем идет речь.
Он не хотел прилюдно каяться в том, что произошло вечером 1 октября.
Не чувствуя за собой вины, он не хотел прощения.
Андре испытала такое же чувство; она протянула руку, чтобы остановить Шарни.
Руки их встретились и соединились в нежном пожатии.
Королеве было не до них, и все же она заметила их движение навстречу друг другу.
В глазах ее мелькнул огонь, дыхание перехватило, и она прерывающимся голосом кликнула другого телохранителя:
– Сударь, сударь, идите сюда, приказываю вам.
Он повиновался.
Впрочем, у него не было такой причины для колебаний, как у Шарни.
Господин де Лафайет пригласил гвардейца охраны на балкон, прикрепил к его шляпе свою трехцветную кокарду и расцеловал его.
– Да здравствует Лафайет! Да здравствуют телохранители! – закричали пятьдесят тысяч голосов.
Несколько человек пытались поднять глухой ропот, последний раскат уходящей грозы.
Но их голоса потонули в дружном приветственном возгласе.
– Ну вот, – сказал Лафайет, – буря миновала, небо снова ясное.