Анжелика Маркиза Ангелов

Голон Анна

Одни малыши, свернувшись клубочком у широкой груди кормилицы в теплой кухне, не жаловались. Но Мадлон часто плакала и была печальной. Для нее тоже было бы лучше оставить замок. Анжелика взяла ее под свою опеку и каждую ночь, засыпая, крепко прижимала сестренку к себе. Мадлон знала, что Анжелика очень сильная, и с нею ей не был страшен ни волк, ни привидения. Однако сама Анжелика так и не обрела своей былой живости. Все происходящее было интересным, но ее не покидало ощущение, что большинство людей вокруг стали скучными и немного нелепыми.

* * *

Однажды Анжелика отправилась на поиски Мелюзины.

С

их последней встречи прошло довольно много времени. Девочка была поглощена ожиданием такого важного события, как деревенская свадьба, а также теми изменениями, которые принесло строительство конного завода.

Анжелика начала искать ее на опушке леса. Вновь почувствовав опьяняющий аромат полей, она удивлялась, что забыла о Мелюзине. По правде сказать, хоть ей и было весело в деревне, но меньше, чем в другие годы или на других праздниках — на Дне Майского Дерева, например, или на ярмарке угрей. «Они» раздражали ее с их шодо и их манерой говорить с ней с оттенком едва скрываемой насмешки каждый раз, когда она задавала вопрос…

Анжелика пробиралась среди трав и лесных зарослей, с наслаждением вдыхая воздух, наполненный ароматом молодых цветущих растений.

Сегодня, проходя по лесным опушкам, она пыталась замечать свои следы. По утрам, на рассвете, когда колдунья делала свой первый сбор, она, ломая веточку или завязывая былинку, отмечала таким образом свой путь. По этим следам Анжелика ее и находила. Мелюзина всегда двигалась быстро, почти бегом, на ходу срывая нужные травы, лишь изредка ненадолго приседая для того, чтобы отыскать в зарослях нужный цветок. Она могла оставаться почти невидимой — у нее, как у лесных зверей, был дар скрываться в переплетениях ветвей, сливаться с разнообразными красками, которыми сменяющиеся времена года окрашивали листья и мхи. Почти никогда Анжелика не заставала ее спящей или даже просто отдыхающей. Глаза Мелюзины оставались открытыми, блестящими и настороженными, и часто именно их Анжелика первыми различала в темноте. Еще не видя девочки, но уже ощущая ее присутствие, старуха улыбалась и говорила своим негромким, всегда веселым голосом: «Ну вот и ты, я тебя ждала… Пойдем!..»

Но и в этот день, и в следующий, Анжелика напрасно вдоль и поперек обошла лес, не осмеливаясь ни заходить чересчур далеко без сигнала, ни позвать ее, так как колдунья настоятельно советовала никогда не обнаруживать голосом своего присутствия.

Наконец девочка дошла до края отвесной скалы, в склоне которой открывалась пещера колдуньи. Сегодня среди трав утеса не было видно ни одного следа «дьявольского дыма», заставлявшего в ужасе убегать прохожих. Стоял самый разгар лета, царила духота, побудившая погасить очаги в жилищах.

Анжелика забеспокоилась. А вдруг Мелюзина заболела? У нее не было никого, кто мог бы о ней позаботиться. Одиночество старухи показалось ей настолько полным, что само по себе могло бы быть смертельно опасной болезнью.

«Когда нет никого, совсем никого, кто мог бы помочь или хотя бы просто вспомнить о тебе, — подумала Анжелика, — можно умереть из-за пустяка». Мелюзина может упасть и больше не сможет пошевелиться, где бы это ни было — в глубине леса или в своем логове; время восторжествует над ней, и она просто умрет от голода. «Жизнь — такая хрупкая штука», — часто говорила Мелюзина. Нужна самая малость, чтобы удержать ее, но эта малость так необходима! Анжелика удивлялась словам колдуньи, потому

что чувствовала себя столь крепкой, столь полной жизни и сил.

А вот у Мелюзины не было никого.

В начале зимы, когда старуха приходила на хутора со своей маленькой корзинкой, наполненной целебными травами, какая-нибудь смелая крестьянка отваживалась выскочить на порог и торопливо, избегая глядеть колдунье в глаза, протянуть той кружку молока или кусок хлеба в обмен на нехитрые снадобья.

Анжелика приблизилась к краю скалы и, осмотревшись, начала спускаться, цепляясь за высокую траву и заросли можжевельника. Она осторожно продвигалась, различая впереди нечто вроде дорожки с неровными уступами, которая, без сомнения, была слишком крута для обитательницы этих мест. И тем не менее Мелюзине приходилась преодолевать ее ежедневно. Видневшийся ниже поросший дерном конец этой дорожки был расположен перед входом в жилье. Закончив спускаться, девочка спрыгнула на землю. Перед нею открылась пещера, почти скрытая завесой из листвы и веток.

Послышался шорох, и Анжелика, еще только на полпути, увидела между зарослями лицо Мелюзины. Привлеченная шумом, она с насмешливым видом смотрела снизу, как Анжелика приближается.

— Мелюзина! Я думала, что ты заболела!

Послышался заразительный смех колдуньи, похожий на смех ребенка.

— Я — заболела? Почему ты волнуешься? А если бы и так, не имею ли я все необходимое для того, чтобы вылечиться?

— Но у тебя нет никого, кто бы помог тебе готовить отвары, если ты станешь слишком слаба! Всегда нужен кто-нибудь, чтобы помочь больному!

Мелюзина продолжала смотреть на нее, едва сдерживая улыбку. Наконец она спросила:

— Ты боишься?

— Нет, я не боюсь.

— Боишься ли ты взглянуть в лицо страданию, боли или увидеть печать демона?

— Нет, я не боюсь, — заверила Анжелика, продолжая цепляться за корни, слыша, как маленькие камешки скатываются под ноги. — К чему эти вопросы?

С Мелюзиной она ничего не боялась.

— Тогда входи, — сказала колдунья. — Ты мне поможешь… И не разрушай, пожалуйста, мою лестницу.

Вслед за идущей впереди Мелюзиной Анжелика проникла внутрь. Перед ней открылась довольно просторная пещера с темными углами, заполненными сундуками, ивовыми корзинами, камышовой мебелью, множеством валявшихся на земле горшков, глиняных кувшинов, флаконов.

В темноте свода она различила сидящую на кривой ветке сову, о которой ей говорили. Сейчас птица спала, прячась от дневного света; но нигде не было видно кота. Как Анжелика и предполагала, огонь не был зажжен. Однако в воздухе чувствовался сильный запах лекарств, приготовленных в котелках и в горшках.

В глубине комнаты, там, где было темнее всего, на подстилке из папоротников, словно небрежно брошенный мешок, лежал спящий человек. Он был не очень высокий, скорее коренастый, одетый в какие-то темные, слишком широкие для него лохмотья. Из заплатанных штанов торчали голые мозолистые и стертые ступни, ступни бедняка. Немного поодаль она увидела его башмаки, подбитые крупными гвоздями, не слишком еще стоптанные, хотя прилично истрепанные. Таким же казался и их обладатель, прислоненный к одной из внутренних перегородок стены. Он был жив, а его глубокий сон, должно быть, был вызван искусными смесями, которые знахарка заставила его выпить. Лица не было видно, потому что его покрывал толстый слой повязок из выбеленного льна.