Анжелика. Мученик Нотр-Дама
Шрифт:
Ночь создана для развлечений принцев и для тяжких трудов нищих и бандитов.
Бродячие солдаты с рапирами у бедра, убогие и калеки на костылях, новообращенные с длинными самшитовыми четками, попрошайки, нацепившие лохмотья на синее от холода тело; «ракушечники», выдающие себя за паломников в Сантьяго-де-Компостела, «вольные оборванцы», «лишайные», «коротышки», «ябеды», мошенники всех мастей, мужчины и женщины, выходят из своих зловонных нор, а те нищие, что просили милостыню по деревням, выдавая себя за погорельцев, возвращаются в город, стараясь не попасться на глаза стражникам.
Но у патрулей и стражи есть заботы поважнее, чтобы стоило ради них рисковать шкурой, отправляясь
Вдоль берегов Сены греются у костров перевозчики и лодочники, глядя, как мимо них украдкой скользят тени. Иногда между лодок просачивается чей-нибудь силуэт. Это нищие, устроившиеся на ночлег на охапках сена в лодках, просыпаются, потому что украшенные гербовыми лилиями часы Дворца правосудия или Ратуши пробили полночь.
Даже зимой по берегам реки свалены целые горы сена. Лошадям в Париже нужно так много сена! В этом городе лошадей больше, чем людей, и отовсюду несется их ржание, отовсюду тянет запахом и звуками конюшен.
А Клод Ле Пти, Грязный Поэт, устроился и пытается заснуть прямо под брюхом лошади, у самых копыт.
Точнее говоря, у копыт бронзового коня короля Генриха IV на Новом мосту. Не самое теплое местечко, но, если начнется дождь, то под бронзовым брюхом монаршего коня будет сухо. Со своего насеста Клод Ле Пти наблюдает за бандитами Нового моста. Они хорошо его знают и не трогают.
Ты, Новый мост, театр несомненный, Вам стоит поглядеть на эту сцену. Тут вырвут зуб, там снадобье предложат, Старьевщики добро свое умножат, Педант ученый книгу покупает, Певец бездомный песню распевает, Которой здесь еще никто не знал… [78]Но сейчас ночь, и певцы уступили место нищим. Клод Ле Пти смотрит, как мимо проходит Весельчак, внушающий ужас и отвращение рваньем, в которое он одет, шапкой всклокоченных волос и этим фиолетовым наростом, который он приклеивает на щеку. За ним следуют его стража и свита, маркизы и девки. Берегитесь, горожане, припозднившиеся сегодня в Париже!
78
Стихи Блэза Берто (1610–1677).
О! Ночной Париж, рай для воров, срывающих плащи, срезающих кошельки, избивающих и убивающих прохожих, рай для распутников, припевая, выходящих взявшись под руки из кабака или из борделя.
Ночной Париж, где грабители, свободные и счастливые, залезают в окна, взламывают замки и уносят все, что попадает им под руку.
Вот где-то рядом на безоружного прохожего напали бродяги. Кто-то отбивается шпагой от четырех подосланных к нему убийц.
Поэт на Новом мосту вслушивается в шум ночного города и узнает так хорошо ему знакомые звуки: условный свист воров, лязг шпаг, пьяные выкрики, вопли несчастных, которых сейчас убивают, крики тех, кто зовет на помощь; и он улыбается в ответ на эту мрачную какофонию, которую иногда перекрывает крикливый голос торговца горячими вафельными трубочками или табака, равнодушного свидетеля, а может, и сообщника этих преступлений.
Нет, решительно, погода не из приятных. От Сены дует пронизывающий ветер. Клод Ле Пти выбирается из своего убежища и отправляется бродить у таверн, чтобы вдосталь подышать чудесным ароматом закусочных.
Улица
Только в последней таверне, в «Храбром петухе», темно и пусто. Хозяйка Буржю умерла сегодня вечером от оспы, и ее муж плачет у изголовья кровати в большой комнате. Его племянник Давид Шайю, ученик пекаря, который только что приехал из Тулузы к своему дядюшке, смотрит на него из другого конца комнаты, где на столе стоят две свечи и росток самшита в тарелке, наполненной святой водой.
Двинемся дальше, туда, где тепло и весело.
Таверны и харчевни — это звезды парижской ночи, уютные и благовонные пещеры ночного города. Тут и «Сосновая шишка» на улице Единорога, «Львиное логово» на улице Цирюльников, улица Бравых Молодцов — и таверна с таким же названием, улица Сорвиголов — таверна «Богатый пахарь». «Три молотка», «Черный трюфель» и другие… А еще «Зеленая ограда» на улице св. Гиацинта [79] , где собираются члены религиозных орденов, капуцины, целестины и доминиканцы-якобинцы, и куда только что вошел с потерянным видом монах Беше, чтобы с помощью выпивки попытаться изгнать из памяти пламя костра.
79
Названа в честь св. Гиацинта (ок. 1183–1257), основателя большого количества доминиканских монастырей на востоке Европы.
Часть шестая
Кладбище Невинных
Глава 23
Анжелика смотрела на Беше через оконное стекло. С крыши на нее капал подтаявший снег, но, стоя в темноте рядом с таверной «Зеленая ограда», она этого совсем не замечала. Монах сидел за столом перед оловянным кувшином, смотрел в одну точку и опрокидывал кружку за кружкой.
Анжелика видела его очень отчетливо, несмотря на толстое оконное стекло. Внутри таверны было не слишком дымно. Монахи и священники, составлявшие большую часть завсегдатаев «Зеленой ограды», обычно не курили, а приходили сюда, чтобы выпить и поиграть в шахматы или в кости.
Анжелика долго бесцельно бродила по ночному заснеженному Парижу, который в это время суток превращался в огромный бандитский притон, арену убийств и преступлений. Случай привел ее к таверне «Зеленая ограда», куда только что зашел ненавистный Беше.
Анжелика сразу оживилась. Нет, она еще не до конца проиграла, кое-что еще нужно довести до конца. Монах Беше должен умереть! Она одна знает почему. Он был символом всего, что Жоффрей презирал всю свою жизнь: воплощением человеческой глупости, нетерпимости и пережитков средневековой софистики, от которых ее муж тщетно пытался защитить науку. Но восторжествовала ограниченность, погрязшая в устаревшей схоластике! А Жоффрей де Пейрак умер.
Перед смертью он крикнул Конану Беше с паперти собора Парижской Богоматери: «Через десять дней я жду тебя на Божьем суде!»
— Зря ты здесь, девка, топчешься в такую ночь. Или ты на мели, платить нечем?
Анжелика обернулась посмотреть, кто к ней обратился, но вокруг было пусто. Неожиданно из-за облака выглянула луна, и Анжелика увидела, что рядом с ней стоит карлик. Он поднял два пальца, как-то по-особенному скрестив их. Она вспомнила, как однажды Куасси-Ба показал ей такой же жест и сказал: «Ты скрещиваешь пальцы вот так, и друзья говорят: все в порядке, ты наш!»