Анжелика. Тулузская свадьба
Шрифт:
— Добился ли он успеха?
— Еще нет.
— Несчастный. Его не замечает ни Бог, ни Сатана, несмотря на ваше высокое покровительство.
Анжелика прикусила губу, сожалея о насмешке. Она чувствовала, что задыхается, и ей было необходимо сказать хоть какую-нибудь глупость, чтобы снять напряжение. Разговор казался ей скорее странным, чем опасным. Она повернулась к двери в надежде услышать неровные шаги мужа, идущего по галерее, и вздрогнула:
— О! Вы уже здесь?
— Я только вошел, — сказал граф, — мне нет прощения, месье, я заставил ждать себя. Признаюсь, меня предупредили почти час назад о вашем визите, но я не мог остановить сложный
Граф все еще был одет в рабочий халат алхимика, который походил на просторную, длинную до пола рубаху, а вышитые на нем знаки зодиака чередовались с цветными пятнами — результатами химических опытов. Анжелика не сомневалась, что это была своего рода провокация; он намеренно пришел в этом облачении, так же, как намеренно обратился к архиепископу Тулузскому «месье», тем самым давая понять, что намерен говорить с ним на равных, как с бароном Бенуа де Фонтенаком.
Граф де Пейрак знаком подозвал слугу, и тот помог ему снять халат.
Потом Жоффрей вышел вперед и поклонился. В лучах солнца его волосы заблестели, роскошные, тщательно ухоженные локоны могли соперничать по своей пышности с парижскими париками, уже входившими в моду.
«У него самые красивые волосы на свете», — подумала Анжелика.
Тем временем граф де Пейрак подвинул высокий табурет и сел рядом с Анжеликой, немного позади жены.
Анжелика не видела его, но до нее доходил свойственный мужу аромат табака.
Кроме того, она чувствовала, что, обмениваясь ничего не значащими словами с архиепископом, Жоффрей де Пейрак не отказывает себе в удовольствии ласкать взглядом затылок и плечо молодой жены и, более того, с дерзостью погружаться в нежные тени корсажа.
Насмешка была тем более явной, ведь все происходило в присутствии прелата, добродетель которого была непоколебима.
Действительно, получив сан в наследство от одного из своих дядей, он не только старался перенять его порядки и взять на себя ответственность за управление одной из значительных епархий Франции, но и быть пастырем людских душ. Образцовое поведение архиепископа, которое не давало повода для критики, делало его еще более опасным.
Анжелике хотелось повернуться к мужу и умолять его: «Прошу вас, будьте осторожны!»
В то же время она наслаждалась этим безмолвным выражением чувств. Ее девственная кожа, лишенная ласки, желала прикосновений более реальных — прикосновений умелых губ, которые бы пробудили ее чувственность. Анжелика сидела очень прямо и немного напряженно, она чувствовала, как огнем горят ее щеки. Она говорила себе, что выглядит смешно и в поведении мужа нет ничего такого, что могло бы разгневать епископа, ведь, в конце концов, она — жена этого человека и принадлежит ему. Внезапное желание захватило ее — уступить ему, закрыв глаза, забыться в его объятиях, принадлежать ему. От Жоффрея де Пейрака, конечно, не ускользнуло ее волнение, должно быть, он сейчас смеется над ней. «Он играет со мной как кот с мышью. Он мстит мне за мое пренебрежение», — думала она в растерянности.
Чтобы скрыть замешательство, она подозвала одного из мальчиков-негритят, дремавшего на подушке в углу комнаты, и приказала ему принести бонбоньерку. Когда мальчик принес коробочку из эбенового дерева, украшенную перламутром (в ней были орехи, засахаренные фрукты, цукаты и розовый сахар), Анжелика успокоилась и стала более внимательно слушать разговор двух мужчин.
— Нет, сударь, — говорил граф де Пейрак, беззаботно жуя фиалковые пастилки, —
— Знаю, что вы действительно много путешествовали, граф. Не приходилось ли вам бывать в тех странах Востока, где еще помнят секреты волхвов?
Жоффрей рассмеялся.
— Я был там, но волхвов не встречал. Меня не интересует магия. Я оставляю ее вашему храброму и наивному Беше.
— Беше постоянно спрашивает, когда же он будет иметь удовольствие присутствовать при проведении одного из ваших опытов и стать вашим учеником в химии?
— Месье, я не школьный учитель. И даже если бы был таковым, то не допускал бы к науке ограниченных людей.
— Однако этот монах известен тонким умом.
— Без сомнения, в схоластике, но в науках, где необходима наблюдательность, его ум ничтожен: он видит вещи не такими, как они есть, а такими, какими они ему представляются. Я называю подобных людей глупыми и ограниченными.
— Будь по сему, это ваше мнение, я не слишком сведущ в мирских науках, чтобы судить, насколько обоснована ваша неприязнь. Но не забывайте: монах Беше, которого вы считаете невеждой, издал несколько лет назад весьма примечательную книгу по алхимии, и у меня были некоторые трудности при получении разрешения Рима на ее издание.
— Только церкви и заниматься одобрением или неодобрением научных трудов, — сказал граф с пренебрежением.
— Позвольте мне остаться при своем мнении. Разве дух церкви не объединяет природу и все чудесное?
— Не вижу причин для этого. Вспомните слова Господа нашего, монсеньор: «Кесарю — кесарево». Кесарь — это светская власть людей, но также и внешняя власть вещей. И говоря так, Сын Божий желал утвердить независимость души и ее религиозной сущности от сущности материальной, и я не сомневаюсь, что к ней относится и отвлеченная наука.
Прелат покачал головой, а на его губах появилась тонкая улыбка.
— Я восхищаюсь вашей диалектикой. Она достойна великой традиции и показывает, что вы хорошо усвоили уроки теологии, которые посещали в университете нашего города. Однако здесь разрешить споры может только суждение святых отцов церкви, ибо нет ничего разумнее безумия [69] .
— Монсеньор, теперь я восхищен вашими словами. Действительно, если дело не касается исключительно церковных дел, то есть догм и морали, и речь идет о науке, то я считаю, что мой единственный аргумент — эмпирический факт, а никак не логические уловки. Другими словами, я должен полагаться на методы опытного познания, которые изложил Фрэнсис Бэкон в своем «Новом Органоне», изданном в 1620 году, а также следовать указаниям математика Декарта: его «Рассуждения о методе» будут в ряду самых значительных трудов по философии и математике.
69
Очевидно, в словах архиепископа содержится намек на высказывание Тертуллиана, ставшее легендарным афоризмом: «Верую, ибо абсурдно». Квинт Септимий Флоренс Тертуллиан (около 160 — после 220) — христианский теолог и писатель.