Апельсиновый сок
Шрифт:
Договорились увидеться в кафе на Васильевском. Вероника долго готовилась к свиданию и перемерила почти все свои наряды, прежде чем остановилась на строгом жемчужно-сером костюме, лиловых туфлях на шпильке и лиловой же сумочке. Официальность облика смягчалась белоснежной блузкой с многочисленными кружевными оборками, а также несколькими кольцами с крупными камнями.
Вообще, узнав о своей скорой кончине, она утроила усилия, чтобы выглядеть красивой и такой остаться в памяти окружающих. Теперь она с каким-то грустным наслаждением облачала свое тело в шикарное белье, обтягивала ноги самыми дорогими чулками и проводила часы перед зеркалом,
Душиться она тоже стала крепче, чем обычно, не в состоянии избавиться от мысли, что раз она больна, значит, от ее тела исходит неприятный запах, которого она сама не ощущает.
В кафе она первым делом зашла в туалет, чтобы поправить костюм и прическу. Зеркало отразило очень красивую женщину, Вероника даже удивилась. Что ж, тем лучше, пусть такой ее и запомнит Миллер.
При ее появлении он встал и отодвинул ей стул. Вероника потянулась к меню, но он сказал, что уже сделал заказ, пока ждал ее.
– Напрасно. Я не голодна и собиралась только выпить кофе.
– А я не обедал. Поехал сюда, как только закончил операцию, – недовольно сказал Миллер.
– Ты мог позвонить мне и перенести встречу, если устал. Или ты хотел поскорее сбросить с себя неприятную повинность меня видеть?
Веронике стало грустно, что она начинает последний в своей жизни разговор с человеком, которого она любила, с мелких склочных уколов.
– Прости, Дима.
– Ничего. Дома все равно есть нечего, и пообедать с тобой мне очень приятно. Правда, Вероника, – вдруг улыбнулся он, – хорошо, что ты позвонила. Мне есть что сказать тебе.
Подошла официантка с водой и закусками. Вероника машинально отметила, что Миллер заказал ее любимый греческий салат.
– Извини, что все так получилось, – сказал он, когда официантка ушла, – я был дурак. Я всегда думал, что ты просто развлекаешься со мной. А тут вдруг сообразил недавно, что ты была единственным человеком на свете, кто помог мне! Страшно подумать, как бы сложилась моя жизнь, если бы не ты.
– Ну, тут правильнее благодарить покойного Смысловского.
– Но это же ты просила его за меня. Почему я не хотел видеть твоей искренней заботы?
– Ты меня спрашиваешь?
Не обращая внимания на ее иронию, он продолжал:
– Оставшись с матерью и сестрой на руках, я будто оказался в каменном мешке. Каждый раз, когда я, фактически мальчишка, просил родственников о помощи, я натыкался на каменную стену. «Это твоя мать и твоя сестра!» – с пафосом говорили они, стыдя меня за то, что я хочу переложить свои обязанности на других. А у меня выпускной класс, нужно готовиться в институт. Я всегда был отличником и должен был получить золотую медаль, но тут все это случилось… И я пошел к директрисе и попросил по-человечески помочь. Медаль была очень нужна мне для поступления. А в ответ услышал: «Да, ты должен заботиться о своих родных, но никто не обязан тебе за это натягивать оценки. И вообще, Дима, подумай, нужно ли тебе поступать в институт, имея на руках двух иждивенцев. Лучше приобретай рабочую профессию и корми семью». Кроме того, до несчастья я был активным комсомольцем, а после, естественно, всю общественную работу забросил. Так мне в характеристике написали, что я социально
– Как такое возможно? – поразилась Вероника.
– Они все очень хорошо продумали. Дядя оформил опекунство, прописался в нашу квартиру, а как только мне исполнилось восемнадцать, затеял обмен.
– Но разве закон допускает такие вещи?
– Представь себе, да… Для меня это был жестокий, но нужный урок. Я понял, что люди делают добро только тем, от кого ждут пользы для себя. Остальных они просто используют… Ты появилась в моей жизни, когда я уже готов был расстаться с мыслями об аспирантуре и похоронить все свои амбиции. Для меня ты стала доброй феей…
От неожиданности Вероника фыркнула. Во-первых, она никогда не представляла себя в таком амплуа, а во-вторых, слишком странно было слышать такие речи от суховатого Миллера.
– Да, именно феей, – повторил он. – Ведь раньше мне приходилось просить, даже унижаться. Я умолял дядю оставить нам квартиру. Я планировал сдавать одну комнату и на эти деньги нанимать для мамы сиделку. Но дядя ответил: «Я осуществляю свое право».
Веронике вдруг стало скучно. К чему эта запоздалая исповедь? Она даже не могла сочувствовать Миллеру, ведь все его несчастья давно уже были позади.
«Он чужой мне человек, – спокойно подумала она. – И мне уже неинтересно, почему он не смог полюбить меня. Даже если он сейчас сделает предложение, я откажу. И вовсе не потому, что мне скоро умирать. Просто мне скучно и холодно с ним. Как странно, что совсем недавно мое сердце рвалось из-за него на части, а выйти за него замуж казалось мне самым важным делом на земле».
– А тебя не надо было ни о чем просить. Ты лучше меня знала, что мне нужно. Только благодаря тебе я смог стать тем, кем стал, не предав мать и сестру. «Зачем она делает все это? – спрашивал я себя. – Какой ей резон тратить на меня деньги и время?» Ведь я не верил в человеческую доброту и участие. Я думал: стоит мне только довериться ей, как она сразу нанесет удар в самое больное место.
– Хватит, Дима, ладно? Что было, то прошло. Мы с тобой отыгрывались друг на друге за удары, которые нанесла нам жизнь. Это было глупо, конечно, но прошлого не изменишь. И вряд ли мы сможем начать все сначала. Правда?
Он молча кивнул.
– Нам обоим есть в чем себя упрекнуть, но я, Дима, постараюсь вспоминать о тебе только хорошее. И я от всего сердца желаю тебе счастья. Не провожай.
Она недолго радовалась, что так спокойно и с достоинством провела последнюю встречу с Миллером. Еще одна страница ее жизни оказалась перевернутой, а новых, непрочитанных, осталось немного.
Она съездила к нотариусу и по всем правилам оформила завещание. Квартиру на Васильевском она оставляла племяннику, Надиному сыну, московскую квартиру – Марьяшиной дочке, а дачу и картины – четверым колдуновским детям в равных долях. Украшения и ценную посуду она решила на всякий случай сразу отвезти Колдуновым – Вероника слишком хорошо знала свою сестру, чтобы думать, будто та способна добровольно отдать нигде не учтенные драгоценности законным наследникам. С коллекцией было проще – Смысловский тщательно атрибутировал все картины.