Аплодисменты
Шрифт:
Мы тихо тронулись… У ворот стоял мой папа в зеленой полосатой пижаме. У ног его сидели старый кот Мурат с облезшим хвостом и «исключительно умный дворняжка» Тобик. Вот и вся моя семья.
Мы ехали по Клочковской, по нашей булыжной мостовой где я знала каждый камешек, мимо тети Фроси, мимо базара, мимо кафе, в котором пел Петер, мимо ремесленного N 11, мимо кинотеатра имени Дзержинского.
Я уезжала в далекую, неизвестную Москву…
Дорогой мой, любимый папочка!
Ты будешь мной гордиться. Я тебя не подведу. Я все сделаю. Во что бы то ни стало!
Папа стал уже совсем маленьким… Но все стоял и стоял. Только мелькал его белый платок…
Часть вторая
ЗДРАВСТВУЙ, МОСКВА!
Я обращаюсь к зрителям-читателям,
Начался рабочий день
Москвичи стонали от жары, а солнце так и шпарило. Своим знакомым я сочувствовала, но про себя думала: жара — ведь это же счастье, «ну прямо прелесь». Намерзлась в летней ленинградской экспедиции, снимаясь в легкой кофточке. Но что же это за летняя экспедиция, если температура воздуха в июне плюс девять! И так полтора месяца. Кончилась только экспедиция — один из этапов картины. Картины «Вокзал для двоих». И сегодня, в Москве, начинаются съемки в павильоне. Сегодня я буду играть сцену объяснения с героем. Он мне скажет: «… Вера, вы прекрасны!» А я ему отвечу: «Знаете, мне таких слов никто никогда не говорил». Сцена сложная, одна из самых важных в картине. Буду беречь силы, никаких лишних эмоций, никакой пустой болтовни.
Как подъеду к «Мосфильму», через проходную пойду сразу влево, в обход, как поется в песне у Ролана Быкова: «Нормальные герои всегда идут в обход». Там всегда народу поменьше.
…А когда-то, высунув язык от восторга, я бежала в самую гущу, в самый эпицентр «Мосфильма», чтобы меня все видели, чтобы произвести впечатление, чтобы «выделиться».
«Не появляйся от нечего делать на студии». «Болей, терпи, жди». «Уважают того, кто знает себе цену». «Главное — сохранить к себе уважение»… Наставления умных людей стали для меня неписаными законами существования в профессии.
В то далекое время, когда не снималась, я, низко наклонив голову, пробегала по студии. Как я боялась, чтобы не спросили из вежливости: «Как дела?» — или еще хуже: «Как настроение?» Мудрый человек останавливался, обнимал меня, заводил в свой кабинет директора картины, а по телефону отвечал: «Позвоните через двадцать минут, я сейчас занят». Чем? Мной? Наверное, у него самого в жизни было немало всяких передряг, и мое состояние неприкаянности было ему знакомо: «Знаешь, девочка, кино — вещь жестокая. Тут каждый проходит суровую проверку на то, что ты в конце концов такое. Нужен сильный характер, железная выдержка. Не выдержать важно, а важно продержаться. Продержаться и не потерять своего лица — вот задача. Потеряешь свое лицо — и нет тебя… Где теперь этот талантливый парень?» — он назвал фамилию актера, который стремительно сделал головокружительный, хотя и краткий, взлет в истории кино. И сгорел. Без остатка. Осталось изображение на пленке. И восторженные статьи о том кратком взлете…
«Мосфильм». Проходная. Непривычное скопление людей — не студийцев. У них на лицах то особое внимание и осмотрительность, которые бывают у всякого, кто впервые переступает порог студии — загадочной «фабрики грез». Венки, цветы… Опять черная рамка? Женщины в белых халатах пришли из самого «белого дома». «Белый дом» — это склад, большое двухэтажное здание, выкрашенное в белый цвет. Отсюда и такое прозвище. Он находится в самом отдаленном уголке студии. Эти женщины здесь появляются редко. Около «белого дома» есть своя проходная. Сейчас у каждой женщины в руках по нескольку цветков — сложились и разделили букет по-братски. Вот девушки из монтажных. «От рабочих», — написано на венке. В разное время с каждым из них бывала в экспедициях, всех знаю в лицо. А вон — тот, кто однажды сказал молодому режиссеру: «Пожалуйста, не кричите. Мне дважды повторять не надо. Я работал с Михаилом Ильичом Роммом». Про себя я его называла «роммовцем». Сейчас его уверенное, суровое лицо непривычно растерянно. Чья-то смерть всех потрясла. Но кто же? Кто?
— Екатерина Васильевна, здравствуйте, дорогая.
Но по тому, как она сдержанно мне кивнула, я смялась и не решилась спросить «кто». Екатерина Васильевна — костюмер. Недавно мы работали в фильме «Любимая женщина механика Гаврилова».
Бегу в центральный вестибюль. Там всегда выставлена эта проклятая черная рамка. Олег Александрович Агафонов… А — а — а!!! Как же так?! Только вчера жил, звонил, нервничал, горел, добивался, а сегодня: «… от нас ушел работник студии…» Олег Александрович, милый, как же это? Болел, ну кто же не болеет? Но вы… такой большой, красивый, добрый. Знаете, глядя на вас, я почему-то всегда вспоминала Охлопкова из первых картин о Ленине. Ах, как Вы выхаживали студию и знали ее людей! И теперь вас нет?! Жизнь, бог, судьба!.. Черт, дьявол… Не знаю, к кому обращаться… За что вы забираете от нас самых лучших людей? За что в расцвете сил похитили у нас Гагарина, Шукшина, Вампилова, Шпаликова, Высоцкого? Агафонов… Это прекрасное, самое настоящее и дорогое в жизни, чего ничем не возместить, — человечность. Рабочих не обманешь, женщин из «белого дома» не выманишь, «роммовцев» и «пырьевцев» не проведешь, если это не от души, если не от сердца.
Я приблизилась к черной рамке. Какая-то наспех увеличенная фотография. Ну да… смерть без подготовки… Ну при чем тут фотография?! Какая чушь! Умер человек! Вот он, факт. Смерть — самый горький факт жизни. Ведь вокруг жизнь…
— Говорят, он был неизлечимо болен. Сгорел за полгода…
— Сын в армии…
— Нельзя было столько работать. Такой случай, надо было осторожнее…
— Здорово болел… Но какая тяга к жизни!..
— Да, мужик был… Такого у нас на студии давно не было…
Был, был, был. Невозможно! Я изо всех сил сжала кулаки, чтобы физическая боль заглушила беспомощную обиду, чтобы успеть быстро уйти, чтобы не сказать что-нибудь глупое… и бесполезное. Продираясь сквозь толпу балеринок в длинных пачках начала века, я бежала в свою группу, чтобы узнать, состоится ли съемка, — как жить дальше? Эти балерины — из «Анны Павловой». Они такие молодые, весело щебечут себе о том о сем своими сиплыми голосами. Что им…
… Всего лишь год назад, зимой, мы приехали в Ленинград с фильмами нашей студии. Агафонов возглавлял делегацию. Тогда еще и тени его болезни не было. Я приехала всего на один день, а мои картины «Особо важное задание» и «Идеальный муж» были показаны накануне. Пришлось мне к публике выходить перед фильмами, в которых снимались другие актеры. В тот день было четыре выступления, и перед каждым выходом на сцену Олег Александрович извинялся передо мной, да так, что я сама хотела перед ним извиниться: «Да что вы, ничего страшного! Ну, выйду перед другой картиной». — «Нет, это так важно — рассказать о роли именно перед своей картиной. Вы уж простите, что такая путаница с фильмами получилась». А я думала: «Э-э, милый Олег Александрович, если бы это была самая страшная на свете путаница!» Поразительно то, что он не был творческим работником, но всегда чрезвычайно тактично работал с талантливыми людьми. Любил их и прощал им многое. Ему как-то удавалось быть поистине демократичным с подчиненными, быть внимательным к директорам, администраторам, помрежам, ассистентам, актерам. Тогда, в Ленинграде, на встрече с коллективом Ленинградского фарфорового завода, его лицо и фигура выражали восторг, гордость за нас, за то, что нас так горячо принимают, так искренне любят люди. Сам он речей не держал. Когда его объявляли, неловко склонял голову и тут же, улыбаясь, переводил внимание на нас, вот, мол, главные, смотрите: «Клара Лучко, Константин Рыжов, очаровательная Ирина Алферова, наши режиссеры, операторы. А я, я… да мое имя вам ни о чем не скажет», — казалось, говорило его лицо.