Апокалипсис 1920
Шрифт:
– Это конечно всё очень трогательно. Прямо целая череда удивительных предательств и открытий друг о друге! – сказала Мария, закатив глаза, – Но я не начинаю действовать только потому, что вы оба здесь. Вернее потому, что Феликса мне было приказано оставить в живых. А он наверняка будет готов стоять с тобой, Йозеф, в обнимку, лишь бы тебя не покалечило моим взрывом. Я могла бы зарезать этого ублюдка, но от вас мне всё равно придётся телепортироваться с созданием громадных фейерверков. Так что, я предлагаю вам компромисс. Вы выходите за дверь, а я подрываю этого
– Кажется, она права. – сказал тихо лис.
– И что, мы её отпустим?! – спросил у него я.
– Мы не герои, Йозеф. Мы должны поступать правильно. Но не всегда это возможно. Иногда просто нет возможности всех спасти и всем помочь. Это всё же жизнь, а не сказка.
– Я и не хочу поступать правильно! Я хочу голову этого ублюдка!
– Не всегда выходит получить то, что хочется. – заключил Феликс, а затем протянул мне руку, – Пошли. Мы правда ничего не можем сделать. Достанем её в следующий раз.
Я выдохнул. Головой я прекрасно понимал, что мой товарищ абсолютно прав. Мы ничего не могли поделать. А потому покорно вышли вон, плотно закрыв дверь. Через пару секунд, на другой стороне прогремел взрыв. Очередная нить в этом деле была сожжена.
1905 – Йозеф – Экспроприация по-польски
В одних доселе не потухХмель незапамятных пожаров,И жив степной, разгульный духИ Разиных, и Кудеяров.В других — лишенных всех корней —Тлетворный дух столицы Невской:Толстой и Чехов, Достоевский —Надрыв и смута наших дней.Максимильян Волошин, "Гражданская война"
1905 год - Санкт-Петербург
Мы с Марией сидели на крыше одного из бараков Вяземской Лавры, откуда открывался вид на пустовавшую в ночи Сенную площадь. Девушка ёрзала ногой по пыльной и обветренной кирпичной крыше, то и дело отправляя вниз, на улицу, кусочки красной крошки.
Я смотрел в ночное небо и пытался отыскать среди звёзд что-то, что могло бы подарить мне надежду. На то, что хоть где-то там, среди этих светящихся капелек, прячется справедливость. Пусть в виде иномирцев, сумевших построить чудное общество равенства. Пусть в виде какого-нибудь бога, несущего кару всем тем, кто считает себя в праве заковывать в цепи целые народы и пить их кровь на завтрак.
Между мной и моей боевой подругой, царила тишина. Мы не хотели что-либо говорить друг другу, потому что знали, что от слов будет только хуже. Возможно, они приведут нас обоих к чему-то куда более страшному, чем разрыв дружбы, что тянулась с детства. Разговоры в подобной ситуации всегда приводят к чему-то такому. От этого не убежать и не спрятаться.
– И чем ты займёшься там, в Польше? – я решил наконец нарушить молчание.
Мне хотелось ускорить процесс разрушения того, что мы оба хоте ли бы задержать ещё хотя бы на одно мгновение.
– Мне предложили вступить в Польскую Партию Социалистов,
– Беловодье... Вспомнила легенды старообрядцев, которые те рассказывали нам в детстве?
– Да... Мы все тогда были в одной лодке и лелеяли общие мечты. А теперь можем, наконец, попробовать воплотить мечту в жизнь.
– Мечту о стране, где все будут равны?
– И никого не будут принуждать к перекрещиванию или изгонять с родной земли.
– Почему эту страну мы не можем сделать такой? Все вместе?
– Потому что она не наша. Здесь живут те, кто угнетал нас больше столетия. Те, кто ссылал наших дедов и отцов. Те, из-за кого мы могли утратить культуру. Те, кому изначально нет места в Польше.
– Получается, не всем рады в нашем Беловодье?
– Мне кажется, что тебя это не должно волновать. Разве не главное, что там будут рады тебе? Разве должны тебя волновать страдания народа шовинистов и империалистов?
– Наш народ не лучше. Мы делали то же самое, когда наша страна была на коне, а эта в упадке. Возможно, если бы мы тогда протянули им руку...
– Они бы надели на неё наручники и колодки. Это их сущность. И ты, как потомок сибирских поляков, должен знать, что...
– ...мы делим общую судьбу. Это то, что я понял за последнее время. И свободы мы сможем добиться только вместе. Потому что на деле, не так уж и сильно отличаемся друг от друга. Вернее, вообще не отличаемся, если посмотреть чуть ниже царских домов и шляхты.
– Я не понимаю, как ты вообще начал превращаться в большевика. Сначала заявил, что будешь участвовать в ограблении, а теперь вот так говоришь. Даже не знаю, что хуже.
– Хуже превратиться в польскую шовинистку и отказаться от экспроприации ради спасения каких-то проклятых! – я в ярости вскочил на ноги.
– Ты не поймёшь, как страдают проклятые, пока не станешь проклятым. А вот почему ты не понимаешь, как страдает наш народ? Неужели ты перестал быть поляком?
– Наш народ не перестанет страдать, если мы сменим одних шовинистов на других, только более "своих"! Что, чёрт возьми, от этого измениться?!
– А что измениться от ваших краж?! – она тоже вскочила, – Ленин сможет купить себе шалаш побольше? Или Камо запишет на свой счёт очередной удачный разбой?
– Мы сможем снабжать борьбу против капитала его же деньгами! В этом весь смысл!
– Борьбу одних великорусских шовинистов с другими... – Мария встала, отряхнулась и направилась к спуску с крыши.
Я не стал ничего кричать в след. Всё и так было сказано. И ей, и мной. Этот момент произошёл. Наши судьбы разошлись. И было бы славно, чтобы они больше никогда и не сходились. Чтобы нам не приходилось стрелять друг в друга из-за того, что сейчас наши мнения оказались полярны. Время нынче такое...