Апокалипсис Антона Перчика
Шрифт:
— Подожди, куда? — Я притормозил. — Вдруг это зараженный?
— Ты что? Это Сашка! Уткин! Он инвалид детства — у него ДЦП. Саааш! Сашка!
Она припустила по дороге. Бежала, чуть не падала в этих сапогах, еще и с медведем в обнимку. Я сначала хотел за ней побежать, но потом не стал. Чего я помчусь к незнакомому человеку как угорелый? К Сашке какому-то, инвалиду.
Он был уже довольно близко, когда я увидел остальных. Они все точно так же шли, как Сашка — метров в двадцати от него, сзади. Шагали, как будто их всех вместе сверху за веревки дергали. Огромный такой кукловод стоял и орудовал крестовиной, а они медленно шли — и на нас. А когда они нас заметили — это не сразу произошло, зараженные плохо видят (или не видят совсем?) — они пошли быстрее.
Ну почему моя жизнь не может побыть простой хотя бы полчаса?
Соня закричала. Я схватил ее за руку и побежал. Обратно. Я хорошо бегаю. Это когда без тяжеленного рюкзака и запинающейся девчонки в сапожищах. Я ни о чем не думал. Бежал и смотрел себе под ноги, перепрыгивал булыжники. Их тут много было, чертова дорога. Сонька еще упиралась, орала, мол, это же Сашка, пусти! Они с ним с детства друзья, он ей, типа, ничего не сделает. Ага, как же. Может, прямо сейчас проверим?
Я не знаю, как они нас догнали. Я быстро бежал (я вообще могу долго бежать, не уставая, если мне надо, я тренированный), но они еще быстрее. Реально, просто спринтеры какие-то.
Когда я обернулся — один мне уже дышал в затылок. Не дышал, конечно, они ведь не дышат. Просто я увидел перед собой, прямо в нескольких сантиметрах, его лицо, вернее то, что от него оставалось. А за ним — еще одно. И еще. И еще одно.
А потом я услышал вой. Я даже не понял сначала, что это. «Скорая», откуда?
Машина мчалась со стороны села. На полном ходу она обогнала зараженных, тормознула и боком перегородила дорогу. Встала между ними и нами — Соньку чуть не сшибла. Щеку резанул острый камешек — вылетел из-под колеса, как ужалил. С гравийки взметнулась пыль, серая завеса, я почти ослеп. Ничего не видел. Зато все слышал. Я держался за щеку и слушал, как они там из-за машины орут. Зло и отчаянно, как будто их режут или не знаю что с ними делают.
— В машину! Мигом! — кто-то приказал из кабины.
Но я все стоял почему-то, пальцем не мог шевельнуть.
— Аннтхшхооонн…
Они меня звали. Опять.
И еще, кажется, они мне пели песню про прекрасное далеко. Да, именно что мне. Красивая мелодия, из фильма, я его в детстве любил. Помню, мне когда Франтика принесли, я на компе «Гостью из будущего» смотрел. Теперь, когда слышу эту песню, сразу его вспоминаю. Он был колли наполовину, только большой. Здоровенный. Он умер три года назад. Я тогда плакал. Когда бабушка умерла — нет, а когда Франтик — два дня ревел. Он, знаете, как скала был, у подножья которой я всегда мог спрятаться. Родители когда допоздна задерживались, я его к себе в кровать пускал. Он лапы на подушку положит и ждет, стесняется залезть — отец-то ему не разрешал. Тогда я его за шкирку силком втаскиваю и обнимаю. А он нюхает меня. Нос у него толстый — сожмется, разожмется, как губка. Мягкий. Он вообще весь был мягкий — от ушей и до живота. Я его тоже нюхал, мне нравилось, как он псиной воняет. А лапы пахли теплым печеньем. Помню последнюю его ночь. Он лежал в коридоре, ему было семь лет, не такой уж старый. Он лежал и умирал, но вида не показывал. Смотрел на меня и улыбался, мол, ничего-ничего, завтра встану. Пойдем гулять. Я ему не верил, но все равно с утра пошел в школу. А когда вернулся, его уже в багажник убрали.
Мы похоронили его в лесу.
— Быстрей давай! Что застрял, ну! — опять этот голос.
Он втащил меня обратно в реальность. Не хотел я обратно, но он меня силком туда втащил. За шкирку.
Недолго думая, я распахнул заднюю дверь, схватил Соньку в охапку и швырнул ее в кузов. Потом сам запрыгнул. «Скорая» тут же рванула с места, я даже дверь закрыть не успел.
— Дверь закрой, ежкин кот! — проорал водитель.
Как мне ее закрыть-то?!
Зараженные бежали за нами, падали, вставали, цеплялись за распахнутые двери, когтями
И знаете, что самое странное? Нет, понятно, что кругом полнейший сюрреализм творился, но все-таки. Самым удивительным было то, что они все не поодиночке действовали, а сообща. Как единый организм со множеством рук и ног. Я вжался в стенку и смотрел, как эта клоака, сгусток мертвой человеческой энергии несется за нашей «скорой». На чудовищной какой-то скорости, не отстает ни на секунду. Сейчас они догонят нас. Сейчас догонят и запрыгнут сюда.
Я скакнул к распахнутым дверям. Зажмурился, старался на них не смотреть. Очень старался, но как-то так само получалось смотреть. Тогда я вообще закрыл глаза и протянул руку. Представил, что это не моя рука, а резиновая перчатка на палке. Но все равно я чувствовал, прямо кожей, что меня сейчас схватят. Выволокут из «скорой» за эту самую палку — она у меня ходуном ходила. Не знаю, как я захлопнул двери в итоге — сначала одну, потом другую. Не знаю, как у меня получилось. Я захлопнул и свалился на пол.
Соня сидела рядом на корточках. Обхватила коленки руками — не пикнет. Она не плакала, только дрожала. Машину трясло, подбрасывало на колдобинах. Потом резко швырнуло вбок — водитель на полной скорости разворачивался. Значит, все-таки в село едем. Все нормально, едем в село. В голове дергалась одна только эта мысль, и кровь молотила в висках. Сжав челюсти, я встал на четвереньки и подполз к двери. Ага, подполз. У меня ноги прямо подкашивались. Мне казалось, что если я сейчас встану, то тут же рухну обратно. Я подтянулся на руках и выглянул в окошко. Оно было заплевано грязью. Нет, не грязью — чем-то бурым.
Они больше не бежали. И даже не смотрели нам вслед. Зараженные стояли посреди дороги и о чем-то разговаривали. Они совещались. И еще они больше уже не дергались. Они двигались, как обычные люди.
Сонькины резиновые сапоги стояли у печки. Они были теперь ярко-желтые, как две канарейки. Как «Мини Купер» после мойки — такие же. Или это от огня? В кухне было сумрачно — окна-то запечатаны ставнями.
— …а потом я побежала к Сашке, я думала, что он…
— После расскажешь, пей. Сперва надо согреться. — Колокольцев вышел из комнаты.
Я проследил за ним взглядом. Обычный человек — не толстяк и не особенно мускулистый. Такой, знаете, мясистый скорей. Грудь, как столешница, широченная. И голова с седыми кудрями. Он сильно хромал на правую ногу. Она была у него короче, что ли. Это ведь Колокольцев был — там, на «скорой». Надо отдать ему должное: появился он вовремя. Не появился бы — сгинули, как Сонька выразилась. Не забыть надо спасибо ему сказать потом.
Скоро он вернулся с двумя парами шерстяных носков. Одна Соне, другая мне. Я сразу их надел — колючие. Тепло, шерстяво, как я в детстве говорил. Я отхлебнул из кружки — чай с медом. Кажется, липовый. Горячий и приторно сладкий, я такой люблю, хоть и вредно. Еще глоток — по телу волнами расходились жар и спокойствие.
Я больше не один. Вернее, я больше не старший. Теперь главный он, дядя Семен Колокольцев. Здоровый сельский дед: колкий проницательный взгляд, губы под щетиной сжаты, морщины не от глаз, а вертикальные, поперек лба. Один из тех, кто носит на лице весь свой возраст. Угрюмый. Еще несколько дней назад я и представить себе не мог, что обрадуюсь этой встрече. Так обрадуюсь, словно встретил старого друга. Вот он, сидит на лавке, чай пьет из блюдца, излучает спокойствие. Одним своим видом — как добротно сложенный кирпичный дом. Он у него один такой в селе, с иголочки. Все остальное ветошь, да я уже рассказывал.