Апокриф
Шрифт:
Альгема сама довольно быстро сломала, церемонность, которую ее новый знакомый по собственной неистребимой привычке вносил в отношения с женщинами, и они перешли «на ты». Не желая форсировать события, Тиоракис поначалу намеренно увел разговор от всякого рода профессиональных журналистских тем. По удачно подвернувшемуся поводу заговорили о новинках литературы, а точнее, о том, что ничего нового и по-настоящему интересного никто сейчас не пишет. Все закоснели в унылых формалистических поисках или попытках шокировать читающую публику, что само по себе уже превратились в надоевшую рутину. Вспомнили старую добрую классику времен империи: Вела Йолтсо, Эмома Мэрсора, Мела Ешикла и прочих. Тут, разумеется, обнаружилось, что оба являются горячими поклонниками и знатоками творчества Вада Тараба. Подоспевшая вторая порция коктейля сильно повысила градус восторженности собеседников, — и понеслось: цитирование наперебой ударных мест, ахи — по части мастерски выстроенных сюжетов, охи — по вопросу потрясающих социально-политических пророчеств писателя… Вот здесь-то разговор и соскользнул на день сегодняшний со всеми его довольно точно предсказанными гениальным автором идиотизмами и подлостями. Тиоракис
— Извини, Воста! У меня срочная встреча, — совсем трезвым и очень деловым голосом сообщила Альгема, возвратившись к столу после короткого телефонного разговора. — С удовольствием еще потрепалась бы, но… Ей Богу! С тобой как-то легко… Кстати я так и не поняла, что ты сам здесь делаешь. Что-то на журналиста ты мало похож…
— И тем не менее! — гордо отозвался Тиоракис. — Более того, я владелец журнала!
— Ну-у!! — изумилась Альгема. — Врешь! Ладно, потом обсудим… У тебя вечер свободен?
С удивлением убедившись, что Воста Кирик действительно владеет зарегистрированным печатным изданием, Альгема поначалу решила, что обзавелась очень полезным знакомством, сулившим ей еще одно надежное место для публикации собственных творений и дополнительные заработки. Однако, расспросив поподробнее охотно разворачивавшего перед нею свою легенду Тиоракиса, она убедилась, что «Независимое Обозрение» мало чем отличается от бесплотного миража. Это была всего-навсего довольно беспомощная попытка реализации идеи фикс, с какой-то стати засевшей в голове ее симпатичного, но немного сумасшедшего нового знакомого. Наличие легкого помешательства, само по себе не могло отвратить Альгему от понравившегося ей человека. Она не отличалась такой высокой степенью практичности. Напротив, сколь-либо интересная личность, по ее мнению, не могла считаться таковой без какого-нибудь присущего только это личности «задвигона». А попытка создать независимое печатное издание с почти стопроцентным риском разориться, — это вполне тянуло на благородное безумие.
Более циничный человек, поняв ситуацию, скорее всего попытался бы выжать из новоявленного и по наивности широкого душой издателя несколько солидных гонораров под какой-нибудь завалявшийся в творческой мастерской хлам (пока этого не успели сделать другие), но Альгема, твердо решившая покровительствовать Воете Кирику, бросилась спасать его от финансового самоубийства.
Воста Кирик, слушая неприятные для себя аргументы, очень натурально дулся, злился, расстраивался, но, признавая высокий уровень компетентности Альгемы в этом вопросе, похоже, постепенно поддавался ее влиянию.
…Ну, давай выпьем, — обреченно согласился Тиоракис, плотно влезший в шкуру своего героя. — Что до меня, так впору даже напиться! Если не повеситься…
— Да ладно тебе! — продолжала увещевать его (а точнее — Восту Кирика) Альгема. — Я надеюсь, ты не серьезно? Что собственно такого, в том, что твой журнал — неудачное предприятие? Мало ли неудачных предприятий на свете! Большинство бизнесов вообще разваливается. Иначе все сто процентов населения были бы успешными капиталистами и давно наступил бы золотой капиталистический век…
— Да не бизнес это вовсе! Я тебе сто раз объяснял! — горячо говоря это, Тиоракис (или Воста Кирик?) не забыл сделать официанту жест, означавший желание повторить порцию выпивки. — По милости родителей я довольно обеспеченный человек. Далеко не олигарх, конечно, но добывать хлеб свой в поте лица своего мне совершенно не нужно. Кстати, я мог бы и сам сделать карьеру. Перед тобой, между прочим, неплохой юрист… У меня мозги для этого хорошо приспособлены… Умею я это, уж поверь! Умею, но не люблю, понимаешь? Не люблю, — даже еще слабо сказано. Испытываю от-вра-ще-ни-е! Если бы этим нужно было заниматься, чтобы не помереть с голоду, — тогда понятно. Но у меня-то средства есть! А вариться в постылом деле ради того, чтобы прибавить к тому, что уже имеется, еще сколько-то… зачем? Мои реальные потребности, в общем-то, довольно скромны и с лихвой покрываются имеющейся рентой…
— A-а! Так, может, ты специально хочешь разориться, чтобы мотивацию получить? — съехидничала Альгема. — Тогда, флаг тебе в руки! Могу даже поспособствовать поскорее добиться результата.
— Ну, вот опять! Ты все время даешь мне понять, что я — придурковатый бездельник, который с жиру бесится… Так?
— А ты бы себя со стороны послушал! Что бы ты сам сказал?
— Не знаю… Может быть… Я не очень пьян? Ну, все-таки постарайся понять… Как бы это… половчее-то… Только не подумай, что я хочу, чтобы мне сопли утирали! Лады? В общем… речь-то о смысле жизни… Черт! Как не хочется красивые слова говорить! Ты, собственно, права… отчасти… Тут как бы внутренний конфликт вполне сытого человека со своим собственным благополучием… Эдакий когнитивный диссонанс. С одной стороны, от кормушки страшно оторваться, с другой, — кажется, что, глядя в корыто, самое главное пропустишь… а, что главное — хрен его знает! Я не очень пьян?…Хор! Старо, как мир: что могу — то не хочу, что хочу —
Воста Кирик действительно сильно напился, а Тиоракис, хотя и чувствовал состояние опьянения, но тем не менее жестко контролировал каждое слово, произнесенное маской, каждую краску и интонацию игры своего персонажа. Более того, — он получал определенное удовольствие, ощущая себя одновременно и драматургом, выписывающим роль, и режиссером, — раскрывающим ее общий рисунок, и актером, дающим точную нюансировку образа. Тиоракис теперь специально взял небольшую паузу, поскольку навел Альгему на разговор об интересующем его объекте, но не хотел показать своей острой заинтересованности в продолжении разработки именно этой темы. Поход в туалет — очень удобный повод. С одной стороны, — есть дела поважнее Острихса, с другой, — очень логично по возвращении возобновить прерванный на полуслове разговор. Тиоракис внимательно осмотрел в зеркало надравшегося Восту, остался доволен и, подмигнув ему, отправился к своему столику.
Он еще только опускался на стул, когда Альгема, встретила его неожиданной тирадой:
— Знаешь, Воста, пока ты в сортире ошивался, в мою не очень трезвую голову пришло несколько умных мыслей! И я тебе сейчас кое-что расскажу про тебя. Готов?…Значит, так. Для начала могу тебя успокоить: то, что ты не смог подойти к Острихсу, само по себе, как о журналисте, о тебе ничего не говорит. Он вообще нашего брата к себе на пушечный выстрел не подпускает. Это известный факт. Вот я с ним довольно часто общаюсь только потому, что никогда ничего о нем не пишу. Ясно?… Да, я его неплохо знаю… Разве я тебе не говорила?…Ну, в общем-то, это ни для кого не секрет… Зачем мне это нужно — вопрос отдельный, и я об этом говорить не буду. Речь, вообще-то не обо мне, а о тебе! И вот теперь я тебя огорчу, не обижайся! Именно, то, что ты приперся сюда, не узнав для начала самых элементарных вещей об интересующем тебя человеке, как раз и показывает: не газетчик ты!.. Погоди! Ты же сам просил сопли тебе не вытирать! Тогда слушай до конца! Может быть, я сейчас приятные вещи начну говорить… Мне кажется, ты не в том месте ищешь. Может быть, даже уже нашел, но не осознаешь этого. Как бы тебе это… Ага, вот! При таком как у тебя материальном статусе нормальный обыватель просто и с удовольствием существует. Семья, дети, расширение потребления по возможности… Никаких сверхсмыслов ему в этой очевидности не нужно. А вот тебя распирает. Стезю творца ему подавай! Тайну предназначения он хочет вызнать! Свое место во Вселенной, ни много ни мало. Ну и замечательно! Вот этим и занимайся! Это же вполне может быть самоцелью. Философия — называется. Она ведь не наука, не профессия, а склад ума, образ мыслей. С другой стороны, сказать, что это просто хрень никому не нужная, совершенно точно нельзя. Заметь, даже когда говорят о вполне признанных в каких-нибудь областях людях, присовокупление к их регалиям «философа» всегда выглядит почетно… Писатель и философ такой-то, математик и философ имярек, художник-философ… В любом мировоззренческом споре — опять же к авторитету философов прежде всего отсылают. В общем, зачем-то нужна философия человечеству! Однако мало кто из склонных к такому роду деятельности может себе позволить заниматься этим в свое удовольствие. На жратву надо зарабатывать! А философия — это почетно, но малодоходно, а иногда — разорительно. Кстати, ты заметил? Словосочетание «нищий философ» встречается гораздо чаще, чем «сытый философ»… А вот ты — редкий счастливчик. Можешь философствовать в свое удовольствие. Твори, излагай… Формулировать ты умеешь, сам ведь хвалился… К тому же, насколько я успела понять, ты не слишком честолюбив. Я не права?.. Ну, так вот! Раз ты не гонишься за немедленным признанием… Вообще не гонишься? Тем более! Удовлетворяйся тем, что продукция твоих самопоисков пока что ляжет в общую копилку человеческой мысли и, может быть, когда-нибудь будет востребована… Вон, сколько веков о философии древних никто ничего не слышал, а теперь — в каждом учебнике до оскомины…
Тиоракис слушал весь этот почти монолог Альгемы, через пелену опьяненного алкоголем сознания Восты Кирика. При этом он не забывал изображать на лице честное желание сосредоточить как бы непослушные мысли и вникнуть в адресованные его маске слова. Подавая необходимые по ходу сцены реплики, Тиоракис лихорадочно соображал как бы поестественнее вновь вернуть разговор к теме Острихса и как-нибудь незаметно натолкнуть Альгему на мысль познакомить его с «Чужим».
И тут произошло то, что уже неоднократно случалось с ним ранее. Оказалось, что плод, который он старательно и бережно растил, как-то исподволь, незаметно для самого садовника созрел и неожиданно упал к самым его ногам.