Апокриф
Шрифт:
Детей из лагеря каждый день водили на морской берег для купания и иных пляжных радостей. Путь колонны, составленной из лагерных отрядов, проходил мимо частных владений, из-за невысоких заборов которых ветви субтропических фруктовых растений демонстрировали всем, следующим мимо, свои отчаянно желанные плоды. Эта желанность определялась не столько недокормленностью детей фруктами, сколько кажущейся легкостью действия, — можно сказать, протяни руку и возьми сколько хочешь, или, скорее, — сколько можешь! Однако большинство детей, уже основательно пропитанных в своем возрасте самыми простыми моральными установками общества, проходя мимо вызывающего соблазна, ограничивались лишь нескромными замечаниями, вроде: «Эх, залезть бы туда!» — и все. Баскенцы — не то! Уже на пятый день после начала смены в колонне, проходившей мимо пресловутых садов, раздался гортанный боевой клич, и все баскенские мальчишки, в каком
Вожатые отрядов, не говоря уже о руководителе колонны, прозевали начало внезапной атаки, и оставалось им в этой ситуации только смешно подскакивать с внешней стороны забора в тщетной попытке рассмотреть за ним поле битвы и отозвать назад маленьких паршивцев.
Акция была стремительна и совершенно успешна. Пазухи юных налетчиков, перемахивавших через забор обратно на дорогу, были набиты разнообразными плодами…
Об инциденте, естественно, было доложено начальнику лагеря. Он, разумеется, потребовал представить бандитов пред свои ясные очи. Будучи человеком весьма либеральным и снисходительным к детским шалостям, начальник лагеря не позволил себе сразу начать орать на юнцов или угрожать им всякими административными санкциями. Он попытался увещевать (Дети все-таки! Не ведают, что творят!).
Но на понятный упрек, обращенный к молчаливой и сосредоточенно сопящей ватаге: дескать, воровать нехорошо! — наш моралист получил неожиданно яростную и твердую отповедь от ее вожака.
— Кто ворует?! Мы?! Баскенцы не воры!!! Нам наша религия запрещает воровать! Это у вас здесь по тумбочкам тырят! А у нас в Баскене даже двери не запирают! Кошелек на улице, если кто найдет, — то на месте схода выложит и все! И будут там любые деньги или любая вещь спокойненько лежать, пока хозяин их не заберет! Вот как у нас!
— А что же вы позволяете себе здесь воровать?
— Вы нас оскорбляете! Какое же это воровство?! Это — набег!!!
— Да разница-то какая?
— Да как же вы не понимаете? Воруют — воры! А набег — это дело воинов!
— !!!
Так что Гамед, при всем своем внешнем лоске и почти законченном высшем гуманитарном образовании, смотрел на окружающий мир, как на склад потенциальной добычи, которую пантеон подземных духов предназначил для потребления избранному народу. Правда, духи родовой религии баскенцев, будучи весьма суровы и воинственны, предпочитали, чтобы опекаемый ими народ получал причитающееся ему содержание не просто в качестве дара за хорошее поведение, а добывал оное по праву сильного: отвагой, военной доблестью, кровью своей и чужой. Из этого же источника питался своеобразный, чисто баскенский цинизм Гамеда, строившего свои отношения с разного рода иноверцами и инородцами, прежде всего, с точки зрения возможности их использования в качестве орудий или, коли угодно, оружия, пригодного для достижения собственных целей. Если человек годился для такого использования, — Гамед его ценил и берег в меру того, сколь совершенным и сильным это оружие было. Однако при возникновении необходимости и сам Гамед, и его баскенские земляки из «Фронта» бестрепетно жертвовали такого рода материалом, ибо таков удел боевого снаряжения. В жарком деле ломаются самые лучшие клинки, разбиваются самые прекрасные ружья, разрываются или тонут на гибельных переправах самые лучшие пушки. Что делать! Поцокали языком, посетовали разок: «Ай, какой был кинжал! (ружье, пушка..), да и забыли.
Орудие по имени Тиоракис, даже на первый взгляд, было явно более высокого качества, чем орудие по имени Увендра.
Увендру просто распирало от какого-то примитивного авантюризма, который, скорее всего, был следствием недалекого ума, сочетавшегося с грубой, несколько истеричной эмоциональностью и тупым упрямством. Роковое сочетание этих качеств не позволяло их обладателю в необходимых случаях вовремя отыгрывать назад, даже когда он чувствовал свою неправоту, или безнадежность и неоправданную опасность какого-либо предприятия. Вбив однажды что-то себе в голову, он тупо пер по выбранной колее, что со стороны часто принималось за целеустремленность и отчаянную храбрость. Сам он считал себя очень независимо мыслящим человеком и чрезвычайно гордился тем, что никакими доводами его нельзя сбить с собственной точки зрения. То обстоятельство, что такого рода «независимость» есть просто-напросто ограниченность, Увендра, разумеется, постигнуть не мог.
Однажды, с чьей-то подачи, он вдруг проникся «версенской национальной идеей». Забыв то мелкое влияние, которое положило начало его национальному просветлению, Увендра решил, что откровение пришло в его голову в результате длительного самостоятельного осмысления. А решив это, встал на, в общем-то, случайно обретенный путь, как на рельсы, и покатил
Имевший хорошую голову Гамед, вербуя Увендру, достаточно точно оценил потенциал этого человека в качестве инструмента для целей «Фронта». Так себе. Одноразового использования. Камень для пращи. Может мимо цели пролететь и вновь стать обыкновенным булыжником. Но если пращник искусен, — удачно запущенный бестолковый обломок может решить судьбу сражения. Был такой юный герой в баскенском народном эпосе, уложивший наповал удачным броском из пращи главного бойца какого-то древнего племени. Пращник потом стал царем. У Гамеда, между прочим, тоже были свои честолюбивые мысли. А вот булыжник, непосредственно причинивший смерть врагу, неразличимо слился с прочим земным прахом…
Мысленно Гамед сразу же отвел Увендре место самого дешевого расходного материала для использования, как правило, «в темную», на самой грязной и опасной работе: курьер для доставки опасных посылок, подстава в проверочной комбинации, живая бомба, наконец…
Тиоракис в глазах Гамеда выглядел инструментом гораздо более тонким и ценным. Он был явно умнее и глубже Увендры. То, что Тиоракис примкнул к «Фронту», не выглядело порывом импульсивной натуры. Для того чтобы пойти на контакт с эмиссаром «ФОБ», он достаточно долго эволюционировал, продумывал свой шаг, да и приняв решение вступить в организацию, не скрывал, что не идеализирует ни задачи, ни методику движения. При этом он четко продемонстрировал, что отлично понимает: жесткая дисциплина и единоначалие — главные условия эффективности подобного рода деятельности вообще. Если решение принято руководящим органом, — согласен ты с ним или не согласен, — исполняй! В противном случае, все обращается в болтовню и внутренние дрязги.
Казалось бы, наиболее логичным было использовать Тиоракиса именно в том направлении, на которое указывали его естественные склонности, — хорошее перо и явные способности к анализу.
Но партийная журналистика для сугубо боевой организации не имела особой актуальности, а использование аналитических способностей кандидата подразумевало допущение его в святая-святых — к организации и планированию акций, к функциям разведки и контрразведки. А вот это для человека, не рожденного от матери-баскенки, по мнению самого Гамеда и его соратников, — было слишком. Пока, во всяком случае. Нет, если орудие «Тиоракис» действительно покажет себя ценным и абсолютно надежным боевым инструментом, его можно будет использовать и в таком почетном качестве. Потом, когда придет время и надобность в нем отпадет, этот инструмент можно будет просто уложить поглубже и с надлежащими почестями в какую-нибудь красивую шкатулку… чтобы не мешал цвести истинно национальным силам. А пока испытаем материал на прочность, попробуем его закалить. Черт его знает! Это, как иной боевой клинок. Может быть, только с виду красив, но в первом же мало-мальски серьезном деле предательски обломится или согнется… А может, — окажется по-настоящему хорош, хотя и чужой работы… Тогда можно будет смело пустить его в серьезную драку.
Так Увендра с Тиоракисом оказались на одном задании. Первый — по основному своему предназначению, а второй — для проверки и закалки.
Уже когда они с Увендрой ехали в поезде, Тиоракис, оставив своего напарника контролировать груз, на одной из промежуточных станций сумел сделать со всеми необходимыми предосторожностями и, разумеется, самый безобидный звонок «маме» по междугородному телефону. Набор внешне совершенно обыкновенных семейно-бытовых фраз на самом деле содержал в себе просьбу о срочной встрече со связником. Период поездки был весьма удобным с точки зрения безопасности, чтобы дать знать о себе и о своем задании Стаарзу. До самого вокзала Тиоракиса с Увендрой и их грузом совершенно открыто вели баскенцы из «ФОБ». На вокзале в столице также можно было ожидать явных или скрытых встречающих. В поезде тайное сопровождение тоже, конечно, могло быть, но организовать его, с учетом двух пересадок, было значительно сложнее, а вот высчитать и обмануть слежку, напротив, — значительно проще.