Аполлон Безобразов
Шрифт:
Роберт молчит; чем больше ему хочется говорить, тем больше ясна ему невозможность этого; он смотрит на нее вскользь, ложится навзничь и долго всматривается в голубое сиянье высот; потом вдруг сиянье это расплывается, и слезы теплыми струйками стекают по его щекам. Стараясь не выдать себя, он неловко трет глаза и только смущается, размазывает слезы и сморкается; тогда она обнимает его, как раненого солдата, и, поддерживая его голову и низко склоняясь к нему, тихонечко говорит:
– Voyons, Robert, qu'avez-vous, qu'avez-vous, suisje fautive de votre peine?1
1 –
– Нет, – отнекивается он. Потом, еле слышно: – Я – парий, я – священник.
– Вы – посвященный, вы – служитель Христа, – изумленно возражает она.
– Моя вера – это вы, – тихо, с закрытыми глазами, молвил он и в страхе еще крепче зажмурился.
Пораженная, она молчит и, забыв нелепость этого объяснения, низко склонясь над ним, гладит лицо его соломенными своими волосами.
– Но почему вы плачете, если вы меня любите? Любить это ведь такое счастье.
– Ах, Тереза, любить это такая мука, мука, мука любить и расстаться такою осенью.
Я уезжаю, Тереза.
– Но почему, Роберт? Я сделаюсь монахиней. Вы останетесь здесь, и мы будем вечно видеться в церкви и в школе.
– Нет, Тереза, все уже смеются над нами, да и вы не любите меня.
– Да откуда вы взяли это?
Тогда он приподымается с безумной тревогой, крепко схватывает ее за плечи и, отстранив от себя, долго-долго всматривается ей в глаза, потом вдруг отпускает ее и, с размаху уткнувшись лицом в хвою, говорит, рыдая:
– Будь проклят Бог и святые, обманщики, обманщики.
– Опомнитесь! – в величайшем волнении восклицает Тереза. – Вспомните, что говорил Христос: любите друг друга. Если вы хотите делать то, что сестра Бригитта делает с садовником, то сделайте это; мне так приятно будет сделать вам хорошо.
В слезах Роберт ухмыляется горько:
– Я хотел бы, чтобы вы меня любили.
Ошеломленная Тереза молчит; белка, спустившись необычайно низко, садится против нее и наблюдает, притаившись за розовым, чистым гранитным валуном. Солнце, косыми своими лучами скользя по папоротнику, низко освещает поляну, слышнее шумит невидимый ключ, и неведомо откуда взявшаяся ворона срывается с ветки и, громко возглашая, пропадает вдали. Буквально ничего, ничего не понимает она в жизни, и вот уже слезы, вовсе неутираемые, опять заливают его руки.
Роберт прекратил уроки с Терезой, он разорвал ее фотографию, он не пускает ее в дом. Ночью Роберт плачет о Терезе, он кощунствует и проклинает Бога и ангелов, мечтает о ее развращении и ясно понимает, что Тереза его не любит.
Поздняя ночь. Лежа у свечи, Роберт читает «Trinum Magicum» (Francfurti, 1629)1, найденное под половицами среди гильденбрандтова собрания примуаров и заклинаний.
И чудовищная смесь словес, возгласов и веществ, необходимых для колдовского делания, переполняет его сердце горьким странным услаждением. «Momma barbara nunquam mutaveris…»2
1
Роберт спит. Во сне он видит бога Бафомета с эректным пенисом, играющим на органе в церкви; голые монахини сладострастно месят раздувальные мехи. «Какая чепуха, – думает он во сне, – ведь Бога нет».
– А я есть, – пищит мышиный голос, или это пищит половица.
Роберт просыпается. Тонкая дудка пастуха раздирает воздух. Сегодня праздник, вечером, о мука, предстоит проповедь. Однако кощунственная мука оставила его.
Горько-иронически он раскрывает требник.
В маленькой церкви тесно. Странное любопытство и некоторые слухи привлекли необычайное количество слушателей. С возвышения, комического в таком ярко крашенном и тесном помещении, Роберт говорит проповедь:
– Ничего не ищите, братья мои, нет смысла умножать книги – и постоянное размышление утомляет тело, и все есть суета, ибо поняли мы, что человек не может найти никакой причины всего, что творится под солнцем, и чем больше он будет трудиться, чтобы раскрыть это, тем меньше найдет он. Ибо видите, Экклезиаст-праведник погибает от своей праведности, а непутевый долго живет своими обманами…
И дальше в этом духе он говорил о суетности познания, подразумевая религию, но слушатели думали, что о грамоте речь. Вообще, крестьяне понимали мало, многим даже понравилось, а сестра Вероника сказала:
– Сегодня он был неинтересен.
– Ест, вероятно, мало, худой весь.
– Полноте, это все от книжек.
Затем сестры отправились в кладовую.
– Кто Ты, скажи, и Ты ли создал этот океан боли или в Тебе – свете – есть темное основание, природа Твоя, и Ты не всесилен. Ты подчинен Року, Ты слаб. Ты нежен – Тебя не существует.
Или, не могучи создать Тебя, то, что всегда рвалось к Тебе, только в нас обессилев, в нас создало идею Твою, как обессилевший, умирающий только во сне видит победу. Тогда Ты прекрасен. Ты слаб. Ты нежен – Тебя не существует.
Или, превзойдя себя, она наделила нас таким возвышенным сердцем, такой идеей, которая сделала для нас невыносимым зрелище матери-природы. Но не все ли равно, мы ли сон Твой, оживший на мгновенье, или Ты в нас есть мгновенно живущий, вовеки готовый рассеяться. Ты слаб. Ты нежен – Тебя не существует.
Роберт: Ты – дьявол. Ты хочешь обладать Терезой, заглушить раскаянья, преступить обеты.
Голос: Ты – дьявол. Ты хочешь разлучить любящих, вызвать сомнение, сковать живое дыханье земли.
Роберт: Ты – дьявол.
Голос: Ты – дьявол.
«Боже, Боже мой! – мечется измученный. – С любовью или против любви. Любите друг друга! Нет!»
С утра, вставши, Роберт кощунствует: «Бога или нет, или Он – жестокость».
Кощунствует, а не глумится, потому что верует он.
Он глумится, мысленно перевирая службу, он делает частые ошибки.