Апология

Апулей Луций

К бедрам и сладким устам ты вожделения полн. [23]

Найдется ли хоть что-нибудь столь легкомысленное во всех моих стихах, если их сопоставить с одним только этим? Я уж молчу о подобного рода писаниях у киника Диогена и Зенона, основателя стоической школы, они тоже чрезвычайно многочисленны. Прочту-ка я свои стихи еще раз, чтобы знали, что мне за них нисколько не стыдно:

Критий — утеха моя, но лишь частью любви он владеет. Часть остается еще — ты ей владеешь, Харин. Пусть иссушают меня два огня — не надо бояться: Пламя двойное свое вытерплю я до конца. Пусть буду так же вам дорог, как вы себе дороги сами, Вы же — так дороги мне, как человеку глаза.

23

Diehl, Anth. lyr. gr., ed. 3. Lipsiae 1949, fasc. I, Solon 12.

Теперь я продекламирую и другие стихи, [24] которые они прочитали под конец, как якобы крайне разнузданные:

Песни дарю я тебе и гирлянды цветов, мой любимый. Песни ты сам принимай, гений твой [25] примет цветы. В песнях хочу я воспеть тот сладостный день, за которым Дважды

седьмая весна, Критий, приходит к тебе. Эти гирлянды дарю, чтобы виски твои зелень покрыла: [26] Пусть украшают цветы юности нежный расцвет. Мне же за этот весенний цветок дай весну свою, милый, Щедрым подарком своим скромный мой дар превзойди. Сплел я гирлянды цветов — сплетись в объятьях со мною, Розы тебе я даю — дай мне бутон своих губ. Но уступили б и песни мои твоей сладкой свирели, Если бы в кипрский тростник жизнь ты вдохнуть захотел.

24

Стихотворение это — поздравление с днем рождения.

25

См. прим. 22к кн. VIII «Метаморфоз».

26

В оригинале игра слов, основанная на омонимии слова tempus («время» и «висок»): ut laeto tibi tempore vempora vernent.

Такая же игра слов — в конце 62 гл.

10. Вот тебе, Максим, мое преступление, составленное из одних гирлянд и песен. Ну прямо — закоренелый прожигатель жизни, не так ли? Ты обратил вниманье, как меня порицали здесь даже за то, что, хоть у мальчиков другие имена, я назвал их Харином и Критием? Да, но ведь в таком случае можно было бы обвинить и Гая Катулла, [27] за то, что он Клодию назвал Лесбией, и точно так же — Тицида, [28] за то, что он написал имя Периллы вместо Метеллы, и Проперция, который называет Цинтию, прикрывая этим именем Гостию, и Тибулла, за то, что в мыслях у него была Плания, а в стихах — Делия. А вот Гая Луцилия, [29] хоть он и сатирик, я, пожалуй, осудил бы за то, что в своем стихотворении он выставил на позор мальчиков Гентия и Македона, назвав их настоящие имена. Насколько, в конце концов, более скромен мантуанский поэт, который, так же как и я, восхваляя в шутливой буколике, [30] сына своего друга Поллиона [31] имен не упоминает и зовет себя — Коридоном, а мальчика — Алексидом. Однако Эмилиан — человек, более грубый, чем вергилиевы овчары и волопасы, деревенщина и дикарь, но, по собственному мнению, гораздо более возвышенных нравов, чем Серраны, [32] Курии, [33] и Фабриции [34] — считает, что такие стихотворения не подобают философу-платонику. Даже в том случае, Эмилиан, если я докажу, что они написаны по примеру самого Платона? Из его стихов сохранились только любовные элегии: все остальные песни он сжег на огне, потому, я уверен, что они оказались менее изысканными. Так вот, познакомься со стихами философа Платона к мальчику Астеру, если только такому старику, как ты, не поздно начинать знакомство с литературой:

27

Некоторые источники дают другой praenomen Катулла — Квинт.

28

Тицид — современник Катулла, один из представителей школы неотериков, т. е. «новых поэтов» (римское литературное течение I в. до н. э., стремившееся к насаждению традиций и форм александрийской школы на римской почве).

29

Гай Луцилий (около 180–102 гг. до н. э.) — основоположник литературного жанра сатиры.

30

Вергилий, «Буколики», II.

31

Гай Азиний Поллион (75 г. до н. э. — 4 г. н. э.) — один из самых знаменитых сподвижников Августа.

32

Серран — cognomen (фамильное имя, присоединявшееся к родовому) многих представителей рода Атилиев, известного строгостью и простотой нравов.

33

Маний Курий Дентат (ум. в 272 г. до н. э.) — победитель эпирского царя Пирра (битва при Беневенте, 275 г. до н. в.).

34

Гай Фабриций Лусцин — консул 282 г. до н. э., также отличившийся во время войны с Пирром. Оба славились простотой жизни, были образцами старой римской virtutis (добродетели).

Прежде звездою восточной светил ты, Астер мой, живущим, Мертвым ты, мертвый теперь, светишь вечерней звездой. [35]

A вот, что пишет тот же Платон двум мальчикам, Алексиду и Федру, обращаясь к обоим с одним стихотворением:

Стоило мне лишь сказать, что Алексид блистает красою. Все устремляют свой взор, всюду глядят на него. Дразнишь ты костью собак, дорогой, и раскаешься в этом. Разве не тем же путем Федра утратили мы? [36]

35

Пер. Л. Блуменау. Diehl, Anth, lyr. gr., ed. 3. Lipsiae 1949, fasc. I, Plato 5. Астер — по-гречески «звезда».

36

Diehl, Anth. lyr. gr., ed. 3. Lipsiae 1949, fasc. I, Plato 7.

Я не стану упоминать больше ни о чем, кроме последней строчки его стихотворения о Дионе Сиракузском: [37]

О, мой любимый Дион, душу пленивший мою. [38]

Этим я и закончу.

11. Но не безумец ли я — в суде говорить о подобных вещах? Или скорее безумны вы, клеветники, не побрезговавшие в обвинении даже такими доводами, как будто поэтические забавы позволяют хоть сколько-нибудь судить о нравах человека? Разве вы не читали, что ответил Катулл своим недоброжелателям:

37

Дион Сиракузский (408–354 гг. до н. э.) — философ, последователь Платона. Краткое время был тиранном в Сиракузах.

38

Diehl, Anth. lyr. gr., ed. 3. Lipsiae 1949, fasc, I. Plato 6.

Сердце чистым должно быть у поэта, Но стихи его могут быть иными. [39]

Божественный Адриан, [40] почтив стихами могильный холм своего друга поэта Вокона, [41] написал так:

Был ты бесстыден в стихах, скромен душою и чист.

Он никогда не сказал бы этого, если бы некоторое легкомыслие стихов непременно свидетельствовало о распущенности. Да мне помнится, я читал немало стихотворений в том же роде и самого божественного Адриана. Что ж, Эмилиан, скажи, если осмелишься, что творения императора и цензора, [42] божественного Адриана,

оставленные им в памяти потомства, приносят вред. А затем, неужели ты думаешь, что Максим осудит хоть что-нибудь из созданного мною, как ему известно, по примеру Платона? Стихи этого философа, которые я только что цитировал, столь же чисты, сколь откровенны, сочинены столь же целомудренно, сколь просто и безыскусственно само признание. В самом деле, человек испорченный в любом подобном случае будет лицемерить и скрывать, а шутник признается и обо всем будет говорить откровенно. Да, потому что природа наделила невинность речью, а злодеяние — безмолвием.

39

Катулл, XVI, 5–6 (пер. А. Пиотровского).

40

Адриан (76 — 138 гг. н. э.) — римский император из династии Антонинов. Божественным назван потому, что все римские императоры после смерти причислялись к сонму богов.

41

Об этом поэте нет никаких других упоминаний.

42

В действительности Адриан никогда не был цензором. Это слово употреблено здесь метафорически, в значении «блюститель нравов».

12. Я не стану останавливаться подробно на том возвышенном и божественном учении Платона, которое, за немногими исключениями, известно любому благочестивому человеку, но невеждам незнакомо. Существуют, учит Платон, две богини Венеры; [43] каждая из них владычествует над своим особым родом любви и над различными влюбленными. Одна из них — общедоступна: возбуждаемая любовью, свойственной низменной толпе, она толкает к сладострастию души не только людей, но и скота, и диких зверей, с безмерной и грозной силой сплетая в объятиях покорные тела потрясенных ею живых существ. А другая — небесная Венера, проникнутая благороднейшей любовью; она печется только о людях, да и среди них — о немногих; никакими понуждениями, никакими соблазнами она не толкает своих приверженцев к безнравственности. Ибо любовь ее не похотлива, не разнуздана; напротив, простая и серьезная, она красотой добродетели укрепляет в подчиненных ей влюбленных высокие нравственные качества, а если и наделяет когда-нибудь прекрасные тела очарованием, то вовсе устраняет всякое желанье причинить им бесчестье. Ведь только в той мере достойна любви физическая красота, в какой она напоминает божественным душам о другой красоте, истинной и чистой, которую они видели когда-то среди богов. [44] Вот почему, хоть Афраний [45] и оставил следующее весьма изящное изречение: «мудрый будет любить, будут желать остальные», — все же, Эмилиан, если хочешь знать истину и если ты вообще способен это понять, мудрый не столько любит, сколько вспоминает.

43

Учение Платона о двух Афродитах (Urania и Pandemos) изложено в диалоге «Пир».

44

См. диалоги Платона «Менон» (81) и «Федон» (76).

45

Луций Афраний — знаменитый римский комедиограф конца II в. до н. э.

13. Так уж ты прости философу Платону его стихи о любви, чтобы мне не пришлось, вопреки совету Неоптолема у Энния, философствовать чересчур многословно. [46] А если ты не согласен, — что ж, я легко перенесу это, коль скоро за подобного рода стихи меня обвиняют вместе с Платоном.

А тебе, Максим, я безгранично признателен за то, что ты так внимательно слушаешь даже эти приложения к моей защите; но они необходимы, как ответ на обвинение. Поэтому то, что мне остается сказать, прежде чем перейти к самим обвинениям, выслушай, прошу тебя, столь же благосклонно и внимательно, как слушал до сих пор.

46

Апулей, по-видимому, намекает на какое-то место из недошедшей трагедии Энния.

Дело в том, что дальше идет необыкновенно длинная и суровая речь о зеркале, [47] предмете настолько ужасном, что Пудент едва не надорвался, восклицая: «У философа есть зеркало! Философ обладает зеркалом!» Положим, я признаю это — ведь иначе, если я стану это отрицать, ты решишь, что уличил меня в чем-то, — тем не менее вовсе не обязательно делать из этого вывод, будто я обычно прихорашиваюсь перед зеркалом. Неужели же, будь я владельцем театрального имущества, ты на этом основании мог бы доказать, что я привык носить трагическую сирму, [48] женское актерское платне, [49] разноцветное тряпье мимов?. [50] Не думаю… Потому что, напротив, многим я не обладаю, как собственностью, но пользуюсь и получаю удовольствие. Если же обладание не служит доказательством использования, а необладание — неиспользования и если моя вина не столько в том, что я обладаю зеркалом, сколько в том, что смотрюсь в него, то мне должны, кроме всего, обязательно сообщить, когда и в чьем присутствии я смотрелся в зеркало, раз уж ты считаешь, по-видимому, большим святотатством, если философ увидит зеркало, чем если непосвященный — убор Цереры [51]

47

Насколько можно судить по защите Апулея, противники обвиняли его не в использовании зеркал с магическими целями (катоптромантия; ср. крещенские и рождественские гадания по зеркалу), а просто в неподобающем философу легкомыслии и кокетстве. Но возможно и обратное, так как Апулей, искусный оратор, мог умышленно перевести вопрос в другую плоскость.

48

Сирма — длинное, волочившееся по земле одеяние трагического актера.

49

В римском театре женские роли исполнялись мужчинами.

50

Мим — один из жанров античного театра (бытовые и пародийно-сатирические сценки, пьесы с острым авантюрным сюжетом и т. д.). Так же назывались и актеры — исполнители мимов.

51

Священные эмблемы Цереры, которые показывали только посвященным во время мистерий.

14. А ну-ка, скажи теперь вот что: пусть я даже признаюсь, что действительно смотрелся в зеркало, но что же это за преступление — быть знакомым с собственным изображением и вместо того, чтобы прятать его в каком-либо одном определенном месте, носить его с собою в маленьком зеркале, куда захочешь. Или ты, может быть, не знаешь, что у человека ничто не заслуживает более внимательного изучения, чем собственная внешность? Мне-то во всяком случае известно, что и нам из детей дороже те, которые похожи на нас, и что каждому в награду за заслуги воздвигается от государства его статуя, чтобы сам награжденный видел себя. А иначе зачем нужны статуи и изображения, сделанные различными способами? Возможно ли, чтобы произведения искусства считались достойными похвалы, а тот же самый предмет, если его создала природа, должен быть признан заслуживающим осуждения? А ведь она еще более изумительно, чем искусство, и притом с большей легкостью передает сходство. Действительно, всякое изображение, созданное человеческими руками, требует продолжительного труда, и все же такого сходства, как в зеркале, пожалуй, не будет: глине не хватает упругости, камню — краски, рисунку — объемности, наконец, всем им не хватает движения, которое с особенной убедительностью создает сходство. Напротив, в зеркале виден изумительно переданный образ, одновременно и похожий, и подвижный, и покорно отвечающий на любой жест своего владельца. Этот образ — всегда ровесник тому, кто смотрит, с первых дней детства до глубокой старости — так велика его способность разделять все приходящие с годами изменения, принимать разнообразные позы, подражать то веселому, то печальному выражению лица одного и того же человека. А то, что вылеплено из глины, вылито из меди, изваяно из камня, нарисовано горячим воском, [52] написано красками, изображено, наконец, средствами любого человеческого искусства, — все это через небольшой промежуток времени перестает быть похожим и своим неизменным и к тому же неподвижным выражением лица напоминает труп. Вот насколько тщательная полировка зеркала и творческая сила его блеска превосходят изобразительные искусства в передаче сходства.

52

Живопись восковыми красками: расплавленный воск наносился на грунт.