Апология
Шрифт:
x x x там скоро солнце будет по талонам и лето по талонам три часа на душу населения в июле. Товарищ Генеральный Секретарь войдет в народ, как новая болезнь, лечение которой неизвестно.
Из языка исчезнут падежи, но населенье сможет изъясняться использованьем феньки воровской, посредством нескольких инфинитивов, камаринско-татарским переплясом, весьма двусмысленной системой жестов, включающей свободное сопенье с крещеньем лба и живота. Печать продолжит, видимо, бурлить, способствуя успеху новых трюков министра иностранных дел
x x x А. Межирову В провинциальных городах России, на переживших "ленинов" вокзалах, еще стоят фанерные диваны с крутыми вензелями М.П.С.
Трамваи, как аквариумы света, несут покорных жизни пассажиров, набоковскими поводя сачками, в которые влетают фонари.
На привокзальных площадях деревья стоят поруганной толпой в воронах, а жизнь кипит: пельмени в ресторанах от ужаса зажмуривают веки. На улицах китайщиной торгуют, многажды книг, как встарь "Политиздата", хихикая листают малолетки картинки дивные про органы любви.
Так и выходит из кулис свобода и гипсовые рушит изваянья, и топчет обесцененные деньги, и приобщает отроков страстям.
В Перми, Саратове, Новосибирске штудируют язык языковеды, "шнурки в стакане"*, "ваучеры", "лизы" по алфавиту строят в словари,
и если "в родине"** на той же ниве ты продолжаешь поприще свое переведи меня на речь эпохи чудесно оголенных постаментов. 93 г. ________________ * родители дома; ** в нашей стране (сленг)
x x x Когда я вспоминаю те края, я вижу ряд предметов неподвижных: луга и рощи не меняют места, а мимо них бежит все тот же поезд, и с той же проводницей пассажир, терзая летную фуражку, любезничает в тамбуре укромном, но скоро станция и ей махать флажком.
Все так же там пылят дороги, асфальт долбают в том же месте, газеты продают в киоске том же и церковь ремонтируют всегда. Миграции строительных лесов, таинственная вязь заборов подчинены нордическим законам, незыблемым, как восхожденье звезд.
Как девки в русском хороводе, по кругу ходят милые явленья: вот в этой подворотне пузыряют, занюхивая водку рукавом. А тот чердак -- любви стоячей служит, и сколько ж из него взошло детишек, какие страсти он не повидал. Там провожают юношу в тюрьму, а здесь оттуда же встречают тятю.
Уж Ильича и Сталина не колют подростки на томящейся груди, но на плаксивых надписей набор и на русалок мода не проходит, как на восход светила в бирюзе и купола, что означают "ходки".
И я, отрезанный ломоть, на дне зрачков Россию осаждаю, тюремно-праздничной архитектуры Кремля приветный узнаю напор, и заводных солдатиков кремлевских, печатающих шаг, как сторублевки, и трупно коченеющих у двери, ведущей в подземелье, где живет Кощей советский перед погребеньем... 92 г.
x x x Мир
Бледной флейты лепечущих девять колен дышат в зернах проросших в хорошей земле.
За болтливой цикадой ходили в саду, птицы падали в воздух с травы в высоту.
Мы казались им меньше цветущих кустов, чем-то вроде махавших руками крестов.
Нас терпели деревья и шмель облетел, шевелилалась трава, миллионами тел
подставляя суставы свои под шаги, а ложились -- ребенком касалась щеки.
В этом тихом собраньи не помнят о нас, бук кивает и клен составляет указ,
а азалии в зале краснеют за всех, кто пришел от реки и сияет в росе.
Входит солнце по капле безмолвной в холмы и смущает наивных растений умы.
Нас впустили цитатой в чужой разговор, в жесты сада, что помнит луны восковой
восхожденье и медные звезды в пазах лодок неба в несметных ночных парусах. апр. 92
x x x Внимая стуку жизненной машины, вставали, пили чай, листали книги, внимая-вынимая, мы ложились - диваны напрягались как заики.
Деревья разводили в небе руки, выкидывая птиц из желтых клеток, мосты повисли на бретельках, брюки сточила снизу бахрома за лето.
Как современно каблучки стучали - встречаем осень в правом полушарьи, пока поводишь узкими плечами - ключами в темноте по двери шарю.
Дождь пахнет мутной оторопью окон и мокрой головою после ванны, - горючая шуршит и бьется пленка и ....................................../обрыв/ 11 апр.92
x x x Сердце спускающееся этажами -сна содержанье,
гулкие лестницы и дворы -всегда пустые, цвета норы,
небо прижатое к крышам и окнам всей тоской одиноко,
в штриховке решеток повисшие лифты на кишках некрасивых,
перила в зигзагах коричневой краски -как сняли повязки, шахты подъездов с тихим безумием масляных сумерек,
любви, перепалок, прощаний небольшие площадки
в геометрии вяловлекущей жизни, склизкой как слизни,
город с изнанки -- двери, ступени в улиц сплетенья,
куст ржавеющей арматуры из гипсовой дуры,
лиловые ветви спят на асфальте смычками Вивальди,
скелетик моста над тухлой водою, сохнущий стоя,
холмы, к которым шагнуть через воздух не создан,
но можно скитаться в сонном кессоне, расставив ладони,
врастая в обломки пространства ночами, жизнью -- в прощанье. 25 июля 92
x x x Дней обраставших листвой и снегом столько прошло, сколько в льдине капель, смотришь назад -
города под небом осторожной повадкой цапель завораживают взгляд.
Время мое примерзло к стенам долгих улиц и маленьких комнат, не отодрать.
Красные лошади мчались по венам сорокалетним забегом конным в выдоха прах.
Вдох -- к средостенью -- к бьющейся мышце, чтобы остыть, потому что холод костью стоит в ней.