Апостольская командировка. (Сборник повестей)
Шрифт:
— Он… Глядите — он… Что смотришь? В грехе святой отец! Грешник я — да! Мразь! Каюсь! А ты?.. Ты того хуже! Ты — антих-рист! Верующим себя считаешь! Врешь! Ни в бога, ни в черта не веришь! Он все-ем врет! Над все-еми изгаляется! Себя любо перед всеми выставить! Тьфу, сатана! Тьфу на тебя! Вельзевул в образе человека! Не верьте ему! Не ве-ерь-те! Проклинаю! Анафема!..
А Мирошка Мокрый отплясывал рядом, восхищенно хлопал себя по тощим бедрам:
— Усь! Усь! Так его, батюшка! Куси!..
Покачивая плечами, выступил Пугачев:
— А ну, проваливайте, а то
— Не ве-ерь этому! Сатана! Ирод! Змей! Без души он!..
— Катись, поп, по шее огрею!
— Идем, идем, аллигория… Не кобенься, Пашка Пугач шутить не любит… И-эх!
Красноглиночка не город, Красноглиночка — село! Красноглинские робятушки Гуляют весе-ло!Попик-клопик, веселый человек! В жисть тебя не забуду!..
Мирон, облапив отца Владимира, потащил его в темноту.
— Ра-а-дуйтесь, праведные, о господе…
Славьте господа на гуслях, пойте ему на десятиструнной псалтири-и-и…Скрипучий тенорок из темноты, в ответ сплошно:
Их! Сарафан красной, Под ним дух квасной!..Пугачев проворчал:
— Лошади с рогами… Кого только бабы не рожают.
Заложив руки в карманы, он зашагал от меня. В клубе заиграла музыка — тустеп.
Я потащился к себе.
За мной по темному небу, ленивенько пересчитывая трубы на крышах, плелась выщербленная луна.
Ушатков вышел победителем. Карающий перст вместо доказательства — преступник, распни его!
И ему поверили. Ему! Не мне и не Бехтереву! Почему?
Я остановился посреди дороги, остановилась сбоку от меня луна.
Нет духовного бессмертия! Есть оно! Два крайних утверждения, одно исключает другое. Нет или есть? Девицы в косыночках, парни в фуражках, выбирайте. А их выбор был сделан давно. Они с рождения слышали: нет бессмертия, поповские враки! Жизнь любого человека кончается могильным холмиком. Такова суровая правда, верьте и не смейте сомневаться.
А всегда ли очевидное истинно?
Очевидно, что Солнце кружится вокруг Земли, всходит на востоке, заходит на западе. Солнце кружится, а Земля незыблема — любой и каждый может узреть это своими глазами.
Очевидное рождало веру в самое фантастическое, в самое неочевидное. Гремит гром в небесах, в мягких на вид облаках что-то стучит, что-то громыхает — твердое по твердому. Очевидно же, все это слышат, нельзя сомневаться. И рождалась вера в некую фантастическую колесницу в небе, вера в бога, управляющего ею…
Или же… Люди неравноправны и зависимы друг от друга, раб целиком зависит от своего хозяина, хозяин раба зависит от сатрапа или прокуратора той области, в которой живет, сатрап зависит от царя. Явная очевидность, что над каждым старшим есть наистарший, значит, есть старший
Ушатков вышел победителем?.. Нет! Победила ползучая очевидность, победила привычка понимать, как подсказывали, собственно, победила вера. Ушатков лишь исполнитель: верь, бессмертия нет, посмей только не верить! И карающий перст на еретика — распни его!
Девицы в косыночках, парни в синих фуражках! Вы считаете меня верующим?.. Да, я пытался им стать, а вот вам не нужно было и пытаться, вы едва ли не с рождения верующие на свой лад. А быть истово верующим можно не обязательно в господа бога, но и в заблуждение, рожденное мнимой очевидностью, не только в обветшалое слово Христа, но и в карающий перст Ушаткова. «Блаженны нищие духом…»
Я прислонился к изгороди. Над погруженной в густую ночь Красноглинкой висели освещенные луной крыши. От клуба доносилась музыка — веселый и легкий вальс. Веселились парни и девчата, забыв о еретике, осмеливающемся отрицать привычную смертность.
С бесстрастной спесивостью смотрела с высоты луна, выщербленная и чеканная. Ей, луне, нынче спесивость не к лицу — укрощена. И я сейчас вдруг изумился тому, чему уже давно не изумлялся. Как бы в подлунной Красноглинке Ушатковы ни отстаивали смертность человеческого духа, там, на самой Луне, на ее мертвой каменистой почве, покоятся сейчас диковинные аппараты — дети духа людского. Они ощупали Луну, сфотографировали ее ландшафт, передали на Землю — дух человеческий обогатил сам себя.
Давно я что-то не изумлялся людской дерзости, все больше страдал за людей, страшился…
Сияет над Красноглинкой вчеканенная в небо луна. Играет музыка в клубе. А мне приходится улаживать конфликт между мной и родом людским, между мной и всем мирозданием. Звал на подмогу бога — реши за меня! Бог не решил. Стою один под луной. В клубе танцуют вальс.
В прошлый раз я оправдал перед собой отца Владимира: мол, не столь уж ты неправ, незрелый отец, — пусть люди бездумно верят во что-то единое, от этого они легче придут к согласию.
Через веру?.. К согласию?..
Да истовому верующему просто невозможно договориться с другим таким же верующим, если их взгляды, их вкусы, их привычки хотя бы чуть-чуть, на малую толику, разойдутся.
Чуть-чуть всего…
Тот, кто верит и не допускает сомнения, как правило, крайне категоричен, как правило, нетерпим. С той же страстью, с какой утверждает: «Верую!» — он должен и отрицать: «Не верю! С моим не сходится!»
Вера никак не исключает неверия. Неверие не что иное, как негативная вера — две стороны одной медали.
Можно ли предположить, чтоб люди совершенно одинаково думали и чувствовали? Они обязательно в чем-то должны всегда расходиться друг с другом. Пусть чуть-чуть, пусть по смехотворным мелочам. Смехотворно расхождение — двумя перстами креститься или тремя, — но это уже был повод для непримиримой вековой вражды верующих, во имя двуперстия клали головы на плахи, сжигали себя.