Апостолы Революции. Книга первая. Лицедеи
Шрифт:
– О нет, – улыбнулся осведомитель, – она просто красивая женщина, пользующаяся успехом у мужчин и использующая его, чтобы свести концы с концами.
– Она нуждается?
– Нуждается?! – хохотнул шпион. – В собственном-то особняке?! Напротив, дама весьма состоятельна. Ее многочисленные поклонники принадлежат не к бедному десятку. Плесси живет на широкую ногу: помимо особняка на острове Сен-Луи, имеется экипаж, не говоря уже о нарядах и дорогих побрякушках.
– Она из дворян?
– Не думаю. Манеры не те. Впрочем, все может быть: изысканность в наши времена вышла из моды.
Сен-Жюст
– Хотел бы я знать, кому перебегу дорогу, арестовав ее, – еле слышно прошептал последний. – У нее бывает кто-то из членов правительственных Комитетов? – повысил он голос и поднял глаза на агента.
– Не лучше ли спросить об этом ее саму? Впрочем, весьма вероятно, что и спрашивать не придется: она сама перечислит всех своих высоких покровителей, когда станет требовать освобождения.
– Тогда будет уже поздно, – пробормотал Сен-Жюст, отвечая собственным мыслям, и скомкал листок в руке.
Гость не тронулся с места.
– Чего ты ждешь? – раздраженно спросил депутат.
Брови шпиона в изумлении приподнялись.
– Я доставил тебе дамочку, гражданин, – напомнил он. – Работа сделана.
– Ты получишь свой камень после того, как я буду уверен, что это та самая женщина, – отрезал депутат. – Приходи сегодня ночью.
Оставшись один, Сен-Жюст некоторое время разглядывал имя и адрес на мятом клочке, словно тот мог разрешить его сомнения. Завтрак так и остался неоконченным, когда, четверть часа спустя, молодой человек вышел из отеля и направился в сторону Тюильри.
Через час революционный комитет Братства получил приказ Комитета общественного спасения немедленно арестовать и доставить в тюрьму Консьержери гражданку Плесси, проживающую в собственном особняке на набережной Анжу. Об исполнении приказа следовало без промедления уведомить лично гражданина Сен-Жюста. Не прошло и полутора часов, как глава секции Братства лично явился в Комитет общественного спасения с отчетом о точном выполнении распоряжения председателя Конвента. Но Сен-Жюста он там уже не застал.
Заседание Конвента шло полным ходом, когда секретарь передал Сен-Жюсту записку от ревностного чиновника. О том, чтобы покинуть председательское кресло до окончания заседания, не могло быть и речи. Пять часов парламентских дискуссий, двадцать минут быстрым шагом вдоль низкого берега Сены, с которой дул пронизывающий влажный ветер, – Сен-Жюст вошел в Консьержери в начале шестого, когда Париж медленно погружался в темноту.
Еще четверть часа ушло на то, чтобы растопить камин в помещении, используемом для допросов заключенных, и разыскать среди семисот аристократов, простолюдинов и священников, содержавшихся в главной тюрьме республики, гражданку Плесси, доставленную нынче в полдень.
Надо отдать должное тюремным чиновникам, они расстарались на славу: довольно просторная комната, у дальней стены которой сиротливо разместился грубо сколоченный деревянный стол с двумя стульями по обеим сторонам – для представителя власти и заключенного; три канделябра с четырьмя свечами каждый – один на камине,
– Гражданка Плесси доставлена, гражданин, – отрапортовал жандарм, возникнув в дверях. – Прикажете ввести?
Он потеснился, пропуская вперед высокую стройную женщину в голубом шелковом платье с белым шарфом на талии, завязанным на спине пышным бантом. Длинные светло-каштановые волосы ее были перехвачены сзади чуть ниже плеч синей лентой. На первый взгляд ей можно было дать не больше двадцати пяти лет, впрочем, неровный свет канделябров разглаживал и смягчал черты. Она была красива той спокойной, благородной красотой, что неизбежно сопровождается гордостью, даже надменностью от сознания своего физического превосходства. Цепкий взгляд прищуренных, невозможно зеленых, словно два изумруда, глаз окинул комнату и задержался на стоявшем у камина молодом брюнете в черном сюртуке, высоком белоснежном галстуке сложной конструкции, темно-зеленых панталонах и мягких коричневых сапогах с отворотами. Она улыбнулась ему приветливо, даже ласково, словно одарила улыбкой. Он ожидал вспышки негодования, ярости, страха, на худой конец, но никак не этой мягкой, обволакивающей улыбки.
– Вы и есть тот самый человек, чья подпись заставила самого председателя революционного комитета секции явиться арестовать меня? – спросила она, с бесцеремонным любопытством разглядывая его. И продолжала улыбаться. Эта улыбка, из нежной становящаяся вызывающей, разозлила Сен-Жюста больше, чем гнев, к встрече с которым он приготовился.
– Здесь я задаю вопросы, гражданка, – резко ответил он.
– Ну что ж, – весело согалсилась она, – послушаем ваши вопросы, – и уселась на один из стульев, спиной к депутату.
– Жди за дверью, – приказал Сен-Жюст жандарму.
Разговор обещал быть тяжелым. Сен-Жюст обошел стол и встал напротив молодой женщины, облокотившись на спинку стула. День, проведенный в тюремной камере, явно не пошел ей на пользу: утомление сквозило в каждой черточке ее лица. Короткий зевок, который она и не пыталась подавить, подтвердил предположение Сен-Жюста.
– Плохо спали ночью? – спросил он.
Она посмотрела удивленно-настороженно, ища подвох в этом, казалось бы, невинном вопросе. Уж не в заговоре ли он собирается обвинить ее? Ведь заговоры плетутся по ночам, не так ли?
– У меня были гости, – отозвалась Элеонора Плесси. Улыбка мигом сползла с ее лица. – А ваши подчиненные… Они же ваши подчиненные, верно? Так вот, ваши подчиненные явились ко мне ни свет ни заря. И одиннадцати еще не было! Я даже не успела привести себя в порядок!
В самом деле? Выглядела она так, словно не меньше часа провела перед зеркалом.
– О чем крайне сожалею, – игриво добавила она, одарив собеседника кокетливым взглядом.
Сен-Жюст отвернулся. Ее поведение, легкость, с которой она разговаривала с ним, само ее присутствие мешало ему сосредоточиться. Нельзя допустить, чтобы она чувствовала себя хозяйкой положения, нельзя позволить ей полностью овладеть ситуацией.