Апраксин двор
Шрифт:
Княжна и какой-то там барон! Здесь определенно что-то было не так… И все же отец и глава семейства ни единым словом не возразил против этой самой «помолвки», хоть и выставил нас с Грозиным за дверь.
Очередная загадка: не первая и, судя по всему, не последняя. Они буквально окружали Вяземскую и плодились с такой скоростью, что я на мгновение даже успел пожалеть, что не оставил ее сиятельство на съедение Жабе. Это вряд ли решило бы все проблемы разом, но уж точно избавило…
— Да брешет, собака! — Дед Федор стукнул кулаком по столешнице. — Где это видано, чтобы князь свою дочку за такого
— Его застращаешь. Парень зубастый, с характером — на испуг не возьмешь… Только Федор прав. — Кудеяров повернулся ко мне. — Грозину нужен был только повод для ссоры — и тут как раз и подвернулось.
— Хреново. Говорил я — девки до добра не доведут.
Если память мне не изменяла, в нашу прошлую встречу дед Федор говорил совсем другое. Но сути это ничуть не меняло: похоже, Грозин и правда использовал мой визит к Вяземским как предлог для рукоприкладства и ссоры. Скорее всего, импровизировал. Будь у него изначально намерение заявиться на бал — наверняка хотя бы постарался придумать что-нибудь поизящнее. Но хватило и такого, поэтому я и спускался в сад не то, чтобы с опаской — и все-таки поглядывая по сторонам. Вряд ли его благородие был настолько пьян, чтобы накинуться на меня при свидетелях, но человеческое скудоумие никогда не следует недооценивать… И все же обошлось — никто не поджидал меня ни за стенами дворца, ни на набережной за оградой, ни дома.
Странно. Мысль о тайной связи Грозина с родом Вяземских не давала покоя, и я даже успел набросать в голове пару схем, которые подтягивали во всю эту муть еще и таинственного колдуна с нитсшестами, но развить их мне так и дали: Кудеяровы ничего не знали о жутких болезнях, ритуалах и интригах столичной знати, и их интересовали исключительно насущные вопросы.
— Ладно, Володька, прорвемся. — Дед Федор хлопнул меня по плечу. — Мы тебя в обиду не дадим — хоть барону, хоть графу, хоть самому государю императору. А с Грозиным этим, выходит, хоть так воевать, хоть этак.
— Только теперь он на тебя еще и личную обиду затаил. — Кудеяров воткнул папиросу в пепельницу и помахал рукой, разгоняя дым. — Неприятно вышло.
— Почему? — на всякий случай поинтересовался я. — Мы с Федором Ильичом его лихим мужикам знатно бока намяли — куда уж сильнее обижаться?
— Есть куда, уж ты мне поверь, — вздохнул Кудеяров. — Разные слухи про Грозина ходят, но найдется среди них и правда.
— А правда такая, Володька, что его враги долго не живут. — Дед Федор локтями на стол так, что тот хрустнул. — Я уж не знаю, сколько людей он тайком загубил, а одних дуэлей у барона за весну было штуки три. И все насмерть, если не врут.
— Бретер, забияка, скандалист… в общем, сам понимаешь. — Кудеяров кисло поморщился. — И на шпагах хорош, и из пистолета в пачку папирос с двадцати шагов промаху не даст.
— Так и я не дам, — усмехнулся я. — Ежели его благородию будет угодно…
— Цыц! — Дед Федор недовольно сверкнул глазами из под кустистых бровей. — Ты нам еще живой пригодишься, так что про дуэли эти даже думать не смей. Нечего из-за девки головой рисковать. Мы Грозина иначе бить будем.
— Тебе, старый, лишь бы бить. — Кудеяров махнул рукой. — Но по всему
— Еще как подавится. — Я откинулся на спинку кресла. — Прошку одолели — и с бароном справимся.
— Знать бы еще как, — мрачно отозвался Кудеяров. — Это тебе не хулиганье с Апраксина двора выживать. Грозин человек уважаемый. Такого тронешь — городовые отворачиваться не будут. Враз на каторгу заедешь.
— Ты-то? — Дед Федор оскалился во все зубы. — Да неужто. Зря, что ли, с участковым приставом чуть ли не каждый вечер чаи гоняешь?
— Вот то-то и оно. Я с приставом — а Грозин, поди, к самому его превосходительству градоначальнику в кабинеты вхож. — Кудеяров насупился и чуть втянул голову в широкие плечи. — И с князьями дружбу водит. Может статься, что и не по зубам нам такая птица. Больно высоко летает. А вот если его на дуэли кто ненароком подстрелит или шпагой промеж ребер ткнет — тогда другое дело. Сатисфакция забава благородная, а с дворянина за это какой спрос? Защита чести и…
— Да что ж в оба заладили?! — громыхнул дед Федор. — Сказано же — нельзя Володьку на дуэли эти ваши пускать, значит, нельзя! И не такие пытались, и где они теперь? А барон все так же гоголем ходит, к честным людям задирается… Ты, Фома, думай, что говоришь! Научишь парня, а через неделю хоронить будем.
— Да уж подожди меня хоронить, Федор Ильич, — встрял я. — Да и куда теперь денешься?.. Сам не полезу, но если вызовет — бегать не буду. Устрою его благородию сатисфакцию по полной программе. Хоть на пистолях, хоть на шпагах, хоть…
— Дурак ты, Володька. Молчи лучше — целее будешь.
Дед Федор заткнул меня без всякой злобы, но так убедительно, что я тут же прикусил язык. Собственная бравада вдруг показалась… нет, не то, чтобы совсем уж нелепой и бессмысленной. Все-таки драться на шпагах, рапирах, эспадронах и вообще любых видах холодного и уж тем более огнестрельного оружия я наверняка умел получше Грозина, и случись нам прогуляться в лес с секундантами — шансы вернуться в одиночестве у его благородия были бы невелики…
Но дед Федор уж точно не из тех, кто станет так суетиться без повода. Я не раз видел, как он сам лез в драку — лихо, бесшабашно, будто разом сбросив с плеч и страх, и всякую осторожность, и лет этак с сорок. Несмотря на годы матерый сибиряк не стеснялся показать зубы даже самым опасным из столичных хищников, а уж дома, в тайге наверняка встречал врагов и посерьезнее. Мы с ним бок о бок лупили каторжан и лезли под пули, чтобы выковырять Прошку из его цитадели, нас обоих сто раз могли подстрелить или насадить на финку…
И что же изменилось?
— Чего-то ты, старый, совсем раскис. — Я попытался изобразить улыбку. — Или так за меня переживаешь?
— А если и переживаю?!
— А если переживаешь — тогда давай рассказывай, с чего это я твоего Грозина бояться должен. — Я понемногу начинал заводиться. — Что в нем за Талант такой?
Дед Федор насупился и посмотрел на меня так сурово, что я уже и не надеялся услышать ответ. То ли дело было в самой обычный сентиментальности, которой старик отчаянно стеснялся, то ли он знал такое, о чем вообще не следовало говорить вслух.