Апрель
Шрифт:
— Неужели их нет в таком городе?
— Есть, конечно, но надо их разыскать, организовать. А у нас мало времени.
— Да в нашем дворе, Александр Игнатьевич, живет инвалид-трубочист, до войны он литейщиком работал. Должен знать, кто этим делом занимался.
— Хорошо. Едем в мастерскую! — решительно сказал Александр Игнатьевич. — Да ведь у тебя бензина нет.
— Это я в момент добуду. Тут недалеко наши шоферы стоят. Возьму у них горючего.
Через двадцать минут машина Лазаревского мчалась по улицам и площадям города.
— Весна, товарищ
Городская весна в представлении Лазаревского была связана не только с букетиками фиалок и подснежников, не только с голубым ясным небом и теплыми ветрами, но и с лесами строительств. Вместе с грачами, прилетевшими на старые гнезда в развилках вязов и осин, веселое оживление приносят в город и строители. Запах бетона и свежих досок, штабели алых кирпичей — необходимое дополнение к городской весне. Но на хмурых стенах венской Оперы, на восстановление которой советская администрация отпустила необходимые материалы, ничем не отразился приход новой весны. Обгорелые кирпичи стен, синие от окалины листы кровельного железа… Все то же, что и в прошлую военную весну, когда из широких полукружий окон валили дымы непогасшего пожарища.
У Штадтпарка машину задержало неожиданное происшествие. Посредине проспекта с поднятой вверх рукой стоял американский солдат. Задержав движение, он неторопливо отправился к тротуару, где его поджидал другой солдат. А третий лежал, обхватив руками чугунную тумбу. Подхватив под руки пьяного, американцы протащили его волоком по мостовой до противоположной панели. После этого движение на Ринге было восстановлено.
— Ну и гуляют! — неодобрительно проговорил Василий. — Неизвестно только, по какой причине. Наверно, по той, что вина в городе много. И нужно же так надраться!
Литейная мастерская помещалась на окраине Флоридсдорфа — венского пригорода. За высоким и ветхим ее забором весело звучала губная гармоника. Калитка была наглухо забита гвоздями, но скрипучие ворота раскрылись при первом толчке. Александр Игнатьевич и Василий вошли во двор, небольшой, густо поросший бурьяном по углам; посредине двора громоздилась куча железного лома, к ней был прислонен черный чугунный крест. На молодой травке у пролома в заборе сидел вихрастый малыш в потрепанной курточке. Он наигрывал на гармонике танго-болеро. Две девочки — одна светловолосая с коротенькими косичками, другая в пестрой косынке — кружились в танце.
Скрип ржавых петель прервал эту идиллию. Увидев чужих, мальчишка быстро спрятал гармошку в карман и вскочил на ноги. Смущенные девочки глянули на пролом в заборе, намереваясь, видно, задать стрекача.
Александр Игнатьевич улыбнулся:
— Можете продолжать веселиться, ребята. Мы вам не помешаем.
Ответив улыбкой, мальчик опустился на траву. Его примеру последовали и девочки. Все трое сосредоточили внимание на пришедших в этот всеми забытый двор старой литейной.
Мастерская помещалась в большом деревянном сарае со стеклянным фонарем на
Солнечные лучи тускло пробивались сквозь закопченные стекла фонаря. В глубине сарая чернела вагранка. Осмотрев ее, Александр Игнатьевич убедился, что она может еще послужить. Два ручных литейных ковша и несколько мелких опок лежали в углу. Земляной пол был неровный, бугристый. На высоких бугорках к тусклому солнечному свету тянулась молодая зелень.
Мастерской, видно, давным-давно никто не интересовался. Всюду валялись осколки разбитых опок и заплесневелые куски шамотного кирпича.
— Можно, Александр Игнатьевич, в этот сарай живую душу вдохнуть и заставить вагранку чугун варить?
— Можно, Вася. Переоборудовать только надо. Добыть опоки нужных размеров, ковши, но не это главное. Душа — это прежде всего люди.
Выйдя из мастерской, Александр Игнатьевич подсел к детям, разговорился с ними.
— Здесь жила Фрици, — сказал мальчик, протянув руку с гармошкой в сторону мастерской.
— Кто это Фрици?
— Сова. Она очень страшно кричит по ночам.
— Придется Фрици поискать себе квартиру в другом месте, где-нибудь на кладбище.
— А разве вы собираетесь здесь что-то делать?
— Возможно.
— Тогда вам придется спросить разрешения у дядюшки Вилли.
— Он хозяин мастерской?
— Нет, но у него живет Грета — вот эта девочка. Она сирота. Ее отец был хозяин.
Голубоглазая девочка с короткими косичками потупилась при этих словах.
— Как тебе живется, Грета, у дядюшки Вилли? — спросил Александр Игнатьевич.
— Хорошо, — коротко ответила девочка.
— Дядя Вилли хороший, — убежденно проговорил вихрастый музыкант. — Он, правда, любит поворчать, но всякий раз, когда мы уходим играть, дает нам по бутерброду.
— Ну, малыш, веди меня к дядюшке. Мне нужно с ним познакомиться.
Дядюшка Вилли был хозяином «Веселого уголка» — небольшой пивной на углу улицы. Обычная захудалая пивная, в которой посетители больше играют в кости и болтают, чем пьют пиво. Сидя за прилавком, хозяин «Веселого уголка» от скуки клевал носом. Газета и квадратные очки в роговой оправе лежали на его коленях.
Увидев посетителей, дядюшка Вилли стряхнул с себя дрему, приветливо улыбнулся и, убрав газету, склонился над прилавком. Розовощекий толстяк с короткими и толстыми, как сардельки, пальцами, он напоминал ленивого разжиревшего кухонного кота. Круглые глаза и прямо торчащие жесткие усы усиливали это сходство.
— Здравствуйте, господин русский офицер! — невнятно пробормотал он. — Есть пиво, есть вино. Что прикажете?
— Давайте пива. Но, кроме пива, у меня к вам дело.
При слове «дело» дядюшка Вилли выпрямился, быстро надел очки и внимательно уставился на Александра Игнатьевича. Сонное выражение исчезло с лица. Жесткие усы шевельнулись.
— Я слушаю вас, господин русский офицер.
— Какое отношение вы имеете к литейной мастерской?
— Ах, вот что! Сию минуту. Я подам вам пиво и все объясню.