Апрельская ведьма
Шрифт:
Биргитта как раз разложила под партой «Естествознание», собравшись тайком открыть вместо параграфа о ежах гораздо более интересный параграф о размножении. Это было, разумеется, жутко таинственно и непонятно, но еще таинственней и непонятней было то, что если у тебя есть глаза, ушки на макушке и голова на плечах, то, прочитав про млекопитающих, ты сразу поймешь, как оно у людей, хоть тебе еще и рано. Биргитта почти не сомневалась, что люди — тоже млекопитающие. Известно, что все дети появились из маминого живота, только непонятно, как это получается. Живот у Гертруд был совершенно плоский, невозможно себе представить, как она могла в нем уместиться. От этого Гертруд бы точно треснула, но на животе у Гертруд никаких трещин нет. Видимо, природа
Гадство — ожидание стало нестерпимым, Биргитта не могла уже думать ни о чем другом. Захлопнув «Естествознание», она поднялась, шумно отодвинув стул, — шепот и тихий говорок в классе мгновенно смолк. Все смотрели на нее, весь класс смотрел на Биргитту и ждал, что она сделает дальше.
Но Биргитта ничего не могла сделать. Ее парализовало. Она стояла совершенно прямая и неподвижная у своей парты, не в силах отодвинуть одну ногу от другой, не в силах подойти к двери и открыть ее, не в силах потребовать объяснений, почему Марианна заявилась в школу. Она все и так уже знала.
Ведь она сама забыла вчера вечером спрятать ножи, завалилась спать, как колода. А теперь Гертруд умерла, она все-таки всадила большой кухонный нож себе в живот.
Время остановилось. И вот-вот разверзнется земля.
— Да ничего она не умерла, — втолковывала ей Марианна. — Откуда ты взяла? Просто тебе надо сходить к ней и попрощаться, совсем ненадолго.
Она буквально проволокла Биргитту по школьному двору, вцепившись в ее локоть. Биргитта переставляла ноги, только когда это было необходимо, чтобы не упасть. Только что она уже попыталась укусить Марианну за руку, железной хваткой впившуюся ей в запястье. Но Марианна оказалась сильнее, она поняла маневр Биргитты и отвела руку в сторону, не ослабляя хватки. Да и все равно на ней были толстые перчатки, которые Биргитте не прокусить. Зато можно лягнуть ее в голень!
— Хватит упрямиться! — рявкнула Марианна и рванула Биргитту с такой силой, что та запнулась и чуть не грохнулась. Поганая старуха! Новая шляпка у нее съехала на лоб, и вид стал совсем придурочный!
Школьный двор лежал вокруг них пустой и безлюдный, до звонка оставалось еще минут десять. Сегодня ее отпустили с уроков. Завтра суббота, учебный день, но магистр сказал, Биргитта может не приходить, пусть отдохнет и попривыкнет к новому дому. А в понедельник они ждут ее, как обычно, школу из-за переезда менять не стоит. Конечно, там, где она будет жить, рядом есть другая школа, но и директор, и эта милая дама из комиссии по делам несовершеннолетних полагают, что Биргитте лучше не расставаться с товарищами и учителями, к которым она привыкла.
Больно они ей нужны. Больно ей нужен хоть кто-то, кроме Гертруд!
В квартире пахло рвотой.
Эта кислая вонь оказалась такой сильной, что Биргитту и саму чуть не стошнило, когда Марианна открыла дверь. Но Биргитта к блевотине привычная, ведь это она вытирала за Гертруд, когда той бывало плохо, запах она уж как-нибудь стерпела бы, если бы не жуткая перемена во всей квартире.
Она застыла на пороге. Просто в голове не умещается! Утром перед школой дома все было, как обычно, ну, может, малость погрязнее, — Освальд вчера привел с собой приятелей и на редкость горластую тетку, — ну, скажем, почти как обычно. Биргитта проснулась поздно, видно, Освальд и остальные, уходя, не хватились своего шмотья, так что она спокойно спала и дальше на куче одежды в передней. Но на часах было уже много — это Биргитта заметила, когда прошла на цыпочках в комнату проверить, на месте ли Гертруд. Она была на месте. И крепко
И вот сегодня случилось. Мало того, что зашла, — еще и всю квартиру перерыла. Все перекурочила, не узнать их с Гертруд дома! Шторы подняты, занавески отдернуты, — от пронизывающего света Биргитту знобило. Мало того, Марианна собрала все бутылки и выстроила их в ряд на полу у комода, казалось, они стоят в очереди, ожидая, что их опять наполнят и праздник начнется снова. Может, даже с танцами — скатанный в трубку ковер стыдливо лежал под стенкой. А у двери на полу лежало еще что-то, Биргитте пришлось наклониться, чтобы понять, что это. Покрывало. Совершенно мокрое и оттого ставшее намного темнее. Зачем Марианна намочила покрывало? И зачем рядом с ним стоит сумка, доверху набитая Биргиттиными вещами?
Гертруд спала на кровати, лицо у нее было странное, серое с разводами, почти такого же цвета, как ведро, стоящее возле кровати. Помойное ведро, то самое, что обычно бьет Биргитту по ноге, когда она выносит мусор! Ну с какой стати Марианна поставила в комнату помойное ведро, ему же место в шкафчике под мойкой? Она что, не соображает? Совсем, значит, чокнулась!
Марианна положила руку Биргитте на голову и сказала:
— Мама заболела, Биргитта. Она попросила нас позаботиться о тебе — ей нужно отдохнуть.
Это была подлая ложь, и наказание явилось незамедлительно. Потому что сейчас Марианна была без перчаток, с голыми и беззащитными руками.
Биргитта выбрала правую, не теряя ни секунды и не жалея зубов. Как было приятно, когда Марианна заорала!
Так странно казалось возвращаться в школу в понедельник, — все было вроде и такое же, и совсем другое — и дома, и улица, и одноклассники. Даже в самом классе будто что-то за выходные изменилось, она не понимала, что именно, — вроде цвет и размер. Все словно стало больше, и окна тоже — но гораздо темнее, чем в пятницу. Может, Стенберг его перекрасил за выходные, чтобы обозначить великие изменения, случившиеся в мире, но в таком случае маляр он неважный. Трещина наверху стены так и осталась. И светлые пятна на месте прошлогодних рисунков.
Несколько соседских ребят обступили ее на перемене. Что случилось-то? Куда Биргитта подевалась? Знает она, что во двор приезжала неотложка, уже после того как они с Марианной ушли, и что Гертруд вынесли на носилках?
Ясное дело, знаю, отозвалась Биргитта, встряхнув головой, как если бы у нее были длинные волосы, которыми можно встряхивать по-настоящему. Может, именно из-за этой минутной невнимательности она не уловила, кто первым прошептал то слово — слово, отравленной стрелой просвистевшее в воздухе и вонзившееся ей в ухо. Белая горячка! Она наказала того, кто стоял ближе, схватила, не глядя, за вихор и дернула, и поняла, что это — трусиха Бритт-Мари, только когда та вскрикнула.
В другой бы раз остальные помчались в класс и нажаловались Стенбергу прежде, чем она успела бы разжать пальцы, а он устроил бы разнос и вкатил замечание, а то и указкой бы огрел, — но не сегодня. Гунилла, первая трусиха и подлиза из подлиз, обняла плачущую Бритт-Мари и стала умолять остальных не ябедничать. Нужно ведь пожалеть Биргитту, у нее ведь никогда не было папы, а вот теперь и мамы нет! Биргитта мгновение прикидывала, что лучше — харкнуть Гунилле в волосы или содрать с нее зубами скальп, но не успела ни того, ни другого. Прозвенел звонок, и в секунду все сборище рассеялось, подлизы устремились к дверям, до смерти боясь опоздать. Ничего, подождем следующей перемены.