Апрельская ведьма
Шрифт:
— Да. Если удастся. Но в обед я все-таки свалю.
Кристина серьезно кивает:
— Тогда я оставлю тебе ключ. Когда запрешь, можешь положить его в одну из ракушек снаружи...
Маргарета корчит недоуменную гримасу:
— На крыльце, что ли?
— Ну да. Я купила их, когда мы с Эриком были на Бали пару лет назад... Это была настоящая эпопея — довезти их целыми до дома.
Маргарета чуть слышно фыркает:
— Так они, что ли, настоящие?
Кристина вскидывает на нее взгляд, явно шокированная.
—
Маргарета, ухмыляясь, тянется за сигаретами. Ее недоеденный тост с маслом остался лежать на тарелочке.
— Надо же, — говорит она и щелкает зажигалкой. — А я-то думала, гипсовые...
Но как раз теперь, когда пришел Кристинин черед разозлиться, звонит телефон. Ей велят ехать в приют. Немедленно.
Черстин Первая является прежде, чем я рассчитывала. У нее мягкие бахилы поверх белых сандалий, поэтому я ее не услышала. Вдруг дверь в мою палату легонько толкнули — и вот она здесь.
Особенность красивых женщин — у них практически нет лица. Достаточно посмотреть рекламу: у первейших красавиц отсутствуют черты лица, только пара свободно парящих глаз и намек на рот.
То же самое и у Черстин Первой. У нее, разумеется, есть и нос, и щеки, и подбородок, но блестящие глаза и безупречной формы губы настолько подавляют все остальное, что больше ничего и не видно. Вот она хмурит на меня красиво изогнутые брови и вперяет мерцающие глаза в мое убожество.
— У тебя появились новые пролежни?
Я хватаю мундштук.
— Нет. Пока что.
— Но ты сказала Ульрике, что у тебя появились пролежни.
— Какой Ульрике?
— Санитарке, которая приносила тебе сегодня завтрак. По ее словам, ты утверждаешь, будто у тебя появились пролежни...
— Такого я не говорила. Я сказала, что у меня появятся пролежни, если я не приму душ.
— Сегодня у нас нет для этого персонала.
— Я не мылась целую неделю!
— Сочувствую. Но я не виновата, что у нас сейчас не хватает ресурсов. Впрочем, я прослежу, чтобы тебя сегодня подняли и привезли в гостиную. Кресло-каталка — лучшее средство от пролежней, ты ведь знаешь. Сегодня, кстати, у нас лото. А потом будет петь хор.
Меня корежат спазмы, голову мотает так, что едва удается удержать в губах мундштук. И все-таки я ухитряюсь выдуть корявый протест:
— Я не хочу играть в лото. И никакого хора мне не нужно. Я хочу под душ.
Черстин Первая терпеливо ждет, пока я выдую свой ответ до конца. Потом улыбается:
— Ты поймешь, как это здорово, едва там окажешься. И кто знает, может, сегодня ты выиграешь апельсин? А кстати, сегодня нам надо прибраться в твоей палате. Да и тебе, собственно, не повредит сменить обстановку.
Мундштук выпадает у меня изо рта и соскальзывает в сторону, я пытаюсь его поймать, превозмогая спазмы. Но Черстин Вторая не торопится, она стоит, приветливо улыбаясь,
— Обстановку?
Улыбка Черстин Первой делается еще шире.
— Конечно. Тебе надо перебраться к другой пациентке. Правда, здорово?
Я медленно выдуваю:
— Нет!
Черстин Первая наклоняется надо мной и замирает, голос ее становится грудным:
— Какая жалость, а я-то думала, тебе понравится, что рядом с тобой будет живая душа. — Она выпрямляется, сложив руки на груди. — Слушай, мне очень жалко! Но я ничего не могу поделать, придется меняться, потому что Фольке из двухместной нужна отдельная палата. Он очень плох, вся его семья едет сюда. Его мы поместим в твою палату, а тебя — к малышке Марии.
Я зубами впиваюсь в мундштук, хоть и боюсь, что от моих подергиваний шланг может разорваться. Тогда я лишусь голоса, пока на дежурство не заступит Черстин Вторая со своей сменой. Или пока завтра утром не придет Хубертссон. От этой мысли меня охватывает паника, но я все равно не в состоянии разжать челюсти и отпустить мундштук. Я выдуваю:
— К кому?
Слова мигают на экране. Черстин Первая искоса взглядывает на них, направляясь к двери. Останавливается, уже положа одну ладонь на ручку двери, и машет мне другой:
— К малышке Марии, ты ведь знаешь. С синдромом Дауна. Она ужасно милая, как и все они. Они ведь ласковые и добрые — соль земли, знаешь ли. И все-все — славные очаровашки. У нее тебе есть чему поучиться!
У меня перед глазами вспыхивают белые молнии, и судорога, не похожая на привычные спазмы, сотрясает мое тело. Я закрываю глаза. Тьма объяла горизонт. Буря приближается, и единственное, что я могу, — это ввериться ее силам.
Близнец-насос
...и скажешь сам себе в ванной:
я — не самый любимый ребенок.
Любимый, когда подходит итог,
и гаснет свет, и мрак наползает,
когда ты заперт в искореженном теле
под одеялом, под горящим автомобилем,
и насквозь прорывается алое пламя
под твоей головой прожигая асфальт
или пол или подушку,
нелюбимы мы все,
или, напротив, мы все — любимы.
— В приют? — переспрашивает Маргарета. — Я думала, ты работаешь в центральной поликлинике.
Кристина влетает в кухню в поисках ключей. На ней уже снова ее мохнатое манто.
— Ну да. Но я еще и семейный врач, и у меня там есть пациенты...
Найдя связку ключей на скамье возле плиты, она пытается снять с нее ключ от кухонной двери. Но пальцы не слушаются, и прозрачная кожа покрывается пятнами.
— Давай сюда, — говорит Маргарета, она все еще сидит за столом. — Давай, я попробую...